Девятые врата - [96]

А сегодня он заупрямился, — хватит за мной, как за младенцем, ходить. Начальник сначала и слышать не хотел о том, чтобы пустить его одного, но потом, видимо, посчитался с самолюбием парня и согласился.

И Аслан пошел один, совсем один. Он давно готовился к этому событию — одиночество привлекало его.

Он взял с собой печенье, конфеты, компот. «Зачем тебе ружье?» — спросил начальник… «Когда-то я был охотником, возьму на всякий случай». — Этот ответ Аслан приготовил заранее.

В самом деле, зачем ему ружье? Об охоте он и не помышлял, какие тут могут быть звери? Не стрелять же по скалам!

«Нужно совсем не двигаться, если хочешь почувствовать настоящее одиночество, — подумал он. — Как пошевелишься, сразу кажется, будто кто-то стоит рядом».

Аслан просунул палец под очки и протер запотевшие стекла. За пальцем проник невыносимый режущий глаза свет — это сверкал снег. «Здесь без очков ослепнешь», — подумал Аслан, почесывая плечо.

Он улыбнулся, вспомнив один случай времен студенчества. Как-то он шел с однокурсницей по проспекту Руставели. У девушки были темные, горящие, ну прямо как головешки, глаза и губы нежные, приоткрытые, словно лепестки розы. Так помнит Аслан. Ну и вот, Аслан так же, как теперь, просунул руку под сорочку и почесал плечо. У девушки вспыхнули щеки, и губы стали казаться не такими алыми, — бесцеремонность Аслана смутила ее. Она ничего ему не сказала, но ускорила шаг, словно собиралась бежать. Ее удерживала именно та тактичность, которой недоставало Аслану.

Аслан тогда учился на первом курсе. С тех пор он многому научился, замкнулся в строгие рамки правил поведения. Его они всегда стесняли, эти рамки, но в конце концов он вынудил себя со старшими быть почтительным, с детьми — ласковым. Бранился он только про себя, а вслух старался говорить приятное.

А здесь, в тишине, вдали от мира, где нет людской суеты, где не ждешь ни с кем встречи, где никто не наблюдает за тобой и не стесняет тебя, где ты один, ты — и больше никого… тут делай, что хочешь и как хочешь, поступай, как тебе заблагорассудится. Никто тебе не сделает замечания, никто за тебя не покраснеет, не покраснеешь и ты сам…

Аслан пошел быстрее, он приближался к фирновому полю. По его расчету скоро должна показаться снегоизмерительная вышка, которую в прошлом году вместе с другими сотрудниками метеостанции он принес сюда, укрепил и отметил высоту снега.

В самом деле скоро он увидел ее и размеренным тяжелым шагом пошел по подъему. Он вспомнил, что альпинисты рассчитывают свои силы и не берут подъемов с ходу, но как они это делают — он не знал.

От ветра вышка слегка раскачивалась. Она стояла на голом склоне, воткнутая глубоко в снег. На верхушке, как флажок, прикреплена жестяная табличка, которая свободно болталась на ветру. На табличке выведено: «1957.15.VI» — дата четырехмесячной давности и отметка высоты — «4155 м над уровнем моря». Значит, Аслан поднялся всего на 800 метров от станции. Он наклонился и поглядел, до каких пор поднялся снег, записал цифру в книжку, поставил число и прилег там же на снегу.

Вот и все. За этим он сюда и поднимался, на такую высоту. В эту минуту он казался себе всемогущим. Он лег на спину, свободно раскинув ноги, прикрыл руками глаза и отдался мыслям. Он долго думал о своем прошлом, настоящем и будущем, о друзьях и родных. Ему виделась беспечная, сытая жизнь, теплая постель, знакомые женщины.

Когда ему на подбородок упала первая снежинка, Аслан этого не заметил, увлеченный приятными мечтами. Он только небрежно провел рукой по лицу, словно отгоняя мошку. Следующая снежинка растаяла на щеке, другая забралась за воротник. В одну минуту желтая штормовка Аслана стала белой. Но Аслан и этого не видел, он все лежал, закрыв глаза. Когда он наконец отнял ладони от лица — едва удержал крик.

Весь небосклон, казалось, состоял из снега.

Ветер соединял снежинки в пушистые хлопья.

Жестяной таблички на вышке не было видно.

Единственное, что еще можно было разглядеть, — был сам Аслан, его руки и ноги.

И Аслан вскочил, в испуге, с трудом отыскал ледоруб и, вконец растерянный, бросился искать свои следы. Нашел.

Этот след сейчас был единственной надеждой, единственной нитью, которая могла вывести его к людям. Он ковылял по спуску, но чем дальше, тем бледнее становился след, проложенный утром, отпечатки ботинок теряли свои очертания и превращались в маленькие, едва заметные ямки.

«Будь осторожен, — говорил ему накануне начальник, — в горах погода меняется так быстро, в себя прийти не успеешь. Чутки, словно звери, горы; если ты идешь смело — они проникаются к тебе уважением, если заметят, что трусишь, — не пощадят».

И все-таки с какой молниеносной быстротой испортилась погода, как внезапно изменилось все вокруг, будто Аслан раскрыл глаза и обнаружил, что затерялся в совсем ином мире.

Вот вам и горы! Они подобны гордой женщине: если ты не знаешь ее, не пробуй с ней заговаривать — обрежет, обольет гневом и презрением.

У Аслана оставалась единственная надежда на спасение, и та исчезала, таяла на глазах. Вот, кажется, и не видно уже следов… Или он просто не видит?..

Не видит?..