Девять жизней Николая Гумилева - [4]

«Хороша, чертовка. Жениться на ней, что ли?» — лениво подумал Вилькин, не без удовольствия оглядывая прелестную художницу.

С недавнего времени Зиночка брала уроки живописи у супруги посла, и Вера Васильевна, так же, как и все окружающие, изнывавшая в этой богом забытой дыре от скуки, искренне считала, что ее воспитанница делает несомненные успехи, которыми и спешила похвастаться. Посол Сольский славился излишней прямолинейностью, знал за собой этот грех и предпочитал лучше смолчать, чем кого-нибудь обидеть неосторожным словом. Как ни подсказывала мадам Сольская намекающими взглядами нужную линию поведения, слукавить Борис Александрович не решался. Заметив поднявшегося на террасу Вилькина, он торопливо протянул для рукопожатия мягкую влажную ладонь и с видимым облегчением произнес:

— Ну наконец-то! Если бы вы знали, Семен Аркадьевич, как я рад вас видеть, милый вы мой!

— Взаимно, Борис Александрович, — Вилькин ответил на рукопожатие и направился к дамам.

— Как добрались? Без приключений? — шагая рядом, вежливо уточнил посол.

— Благодарю, доехал с божьей помощью, — смиренно проговорил Вилькин, прикладываясь к дамским ручкам.

Желая переложить неблагодарный труд критика на плечи гостя, посол оживленно осведомился:

— Ну, господин Вилькин, что скажете по поводу нашей импровизированной картинной галереи? — И многозначительно добавил: — Это работы Зинаиды Евсеевны.

— Зинаиды Евсеевны? — недоверчиво переспросил Вилькин.

Он отлично знал, что представляет собой Зиночка Бекетова — прехорошенькая шестнадцатилетняя дурочка, от скуки и из природного упрямства приехавшая из Петербурга погостить к папеньке и теперь невыносимо страдавшая от недостатка мужского внимания. За короткое время знакомства Семен успел понять, что Зиночка — девушка на редкость ограниченная. Мыслит категориями дамских романов и делит представителей мужского пола на «героев» и «негероев», стремясь первым понравиться всем своим существом, а вторых в лучшем случае не замечая, а в худшем — окатывая ледяным презрением и осыпая насмешками. Причем перемены от одного полюса к другому происходили столь стремительно, что в первый момент бывало трудно догадаться, как в данный промежуток времени Бекетова относится к собеседнику.

Судя по тому, как Зиночка на него смотрела, Вилькин в ее понимании сейчас был «героем», ибо пару дней назад подарил ей несколько ничего не значащих ювелирных безделушек из лавочек индусов. Как джентльмен, Вилькин не мог обмануть ожиданий дамы, тем более что искусством вранья, в силу специфики своей деятельности, владел виртуозно. Отогнав крамольную мысль, что, будь они на Бессарабке, такая краля от него и без всякой женитьбы бы не ушла, эсер одарил Бекетову затуманенным страстью взглядом и с воодушевлением завел переливчатым басом:

— Гоген! Ну, совсем Гоген! Та же чистая цветовая гама, те же композиционные решения. Бодлер сказал: «Je hais le mouvement qui deplace les lignes»[4]. Но поэт сказал так только потому, что не видел ваши прелестные акварельки.

— Бросьте лукавить, Семен Аркадьевич, — кокетливо надула пухлые губки начинающая художница. — Разве я не вижу, что мои картины пока еще недостаточно хороши?

Вилькин покопался в памяти, надежно хранящей книжные премудрости, выудил еще одну подходящую к случаю цитату и страстно выдохнул, целуя маленькую девичью кисть:

— Произведение искусства создается для того, кто умеет видеть. Картины — зеркало, в котором отражается состояние души художника. Это опять не я. Это сказал Гоген, творения которого так похожи на ваши потрясающие работы.

— Ну, вы-то понятно, — фыркнула прелестница, игриво вырывая изящную ручку из крепких ладоней Вилькина. — Вы мне грубо льстите, потому что влюблены в меня. А вот у господина посла на лице написано отвращение к моим картинам, и все равно он бессовестно врет, что акварельки хороши. Неужто и Борис Александрович в меня по уши втрескался?

И, обольстительно улыбнувшись, так, что обозначились ямочки на щеках, Зиночка лихо подмигнула Сольскому, стараясь смутить.

— Что вы такое говорите! — замахал руками побагровевший посол, поддавшись на провокацию.

— Тогда выкладывайте начистоту, — резвилась проказница, — что вы думаете о моей мазне?

— Прошу вас, Зинаида Евсеевна, — сменил тему окончательно смутившийся хозяин виллы, увлекая девушку к столу с напитками. — У вас нет ни малейших оснований подвергать сомнению вердикт господина Вилькина. Семен Аркадьевич гораздо лучше меня разбирается в искусстве. Если он говорит, что картины хороши, значит, так оно и есть. Вот, не откажите, бокал шампанского.

Сунул Зиночке пузырящуюся в хрустале «Вдову Клико» и, обернувшись к жене, взмолился:

— Вера Васильевна, голубушка, займитесь своими прямыми обязанностями — развлекайте гостей. А я должен откланяться. Ничего не поделаешь. Дела.

И, смущенный, почти бегом скрылся в доме.

— С минуты на минуту должен прибыть Гумилев! — встрепенулась хозяйка, вглядываясь через ограду в синеющие на горизонте горы.

Вилькин не подал вида, что удивлен, хотя в душе и шевельнулось изумление. Вот как! Неужели тот самый Гумилев? Стихотворец, завлекший его в эти адские дебри? Ибо Вилькин не сомневался — если и существует ад, он именно такой.