Девять жизней Николая Гумилева - [2]

Когда и философские книги подошли к концу, мальчик открыл для себя поэзию. Надо ли говорить, что из всех поэтов в мятущуюся душу юного Вилькина больше всего запали бунтарские стихи Шарля Бодлера и Артюра Рембо. Заинтересовавшись авторами, мальчик отыскал на пыльных полках биографии и пришел к выводу, что Бодлер был нытиком и тряпкой, зато Рембо — выше всяческих похвал. Чего стоил один написанный им в семнадцать лет «Пьяный корабль»! Подростком Артюр удрал из дома, много путешествовал и много писал, писал свои замечательные стихи.

А в один момент покончил со стихами, которые вдруг отчего-то счел заблуждением молодости и позже именовал не иначе, как «нелепое омерзительное ребячество». Вместе со стихами выкинул из жизни своего наставника и любовника поэта Поля Верлена и устремился в Африку, где рассчитывал разбогатеть, торгуя оружием и слоновой костью. Сказать по совести, так и не разбогател, зато жил ярко, умер молодым. Одно слово — герой, каких мало. Что и говорить, прав был Рембо. Деньги и слава — вот жизненные цели, которые оправдывают любые средства.

Имея перед глазами заразительный пример француза-бунтаря, Сема Вилькин принялся писать стихи. Писать и рассылать во всевозможные периодические издания — в редакцию «Одесского листка», в газету «Гудок», в журнал «Колосья». И несколько его произведений даже опубликовали, но это было совсем не то, к чему стремился честолюбивый посыльный из книжной лавки. Слава получилась какая-то жиденькая, а денег не было вообще. В ночь, когда Семену исполнилось четырнадцать, ему вдруг отчетливо открылся весь ужас его положения. Кто он такой? Бедный еврейский юноша без связей и перспектив, обреченный всю свою жизнь прозябать в приказчиках. Не сказать, чтобы в лавке к нему плохо относились — старик Михаэльсон даже по-своему любил сообразительного и расторопного помощника, просто такая жизнь была не для Семена. Умного, смелого и не склонного к рефлексиям юноши. Решение пришло само собой.

В памятное утро своего четырнадцатилетия, доев кусок праздничного пирога, испеченного специально для именинника заботливыми руками мадам Михаэльсон и преподнесенного с торжественностью прямо-таки необыкновенной, нагруженный книгами Вилькин, как обычно, вышел на улицу. Но не пошел по адресам заказчиков, а устремился на Бессарабку. Здесь на рынке целыми днями отирались жиганы из банды известного на весь Киев Кости Артиста. Приметив одного из людей Артиста, по виду — своего ровесника, Семен принял независимый вид и, отозвав парнишку в сторону, проговорил, прикуривая от его папиросы:

— Сегодня ночью совершенно случайно забудут запереть заднюю дверь в книжную лавку Михаэльсона. Передай своим, если есть желание — могут заглянуть.

Гости не заставили себя ждать. Той же ночью Артист обчистил плотно набитый сейф, воспользовавшись любезно предоставленными Вилькиным ключами. Семен ушел вместе с бандой и некоторое время промышлял с людьми Артиста налетами на киевских толстосумов. Но в этом не было никакой романтики, одна неприкрытая уголовщина. Вся слава, как и большая часть денег, доставалась главарю. Кроме того, в банде Вилькин получил унизительное прозвище Сема Жид и, скрепя сердце, вынужден был на него откликаться. Душа Вилькина томилась под гнетом несправедливости и нереализованных мечтаний до конца осени, пока он случайно не познакомился в ресторане гостиницы «Европа» с Эстер Коган.

В непринужденном разговоре за бокалом шампанского дочь преуспевающего дантиста поделилась с новым другом захватывающими идеями устранения закостенелых в своих взглядах правительственных чиновников — основных врагов грядущей революции. Вилькин не на шутку заинтересовался рассказом Эстер, а еще больше предложенными девушкой книгами — этюдами Антонио Лабриолы[1], работами Бельтова[2] и трудами Маркса. Тем более что боевая организация левых социал-революционеров, к которой и принадлежала милая барышня из благополучной киевской семьи, имела изрядное финансирование, денег не считала и, если верить дочери дантиста, по первому же требованию выдавала своим членам столько наличности, сколько захотят.

Буквально на следующий день юноша вступил в боевую группу и сделался одним из самых отчаянных боевиков. Семену самому предложили выбрать партийный псевдоним, и он стал называться Азраэлем — по имени ветхозаветного ангела смерти, упоминание о котором Вилькин встречал в книге Еноха. Разлад в душе был устранен — эсер Вилькин больше не нуждался в деньгах и в то же время чувствовал себя героем.

После серии особенно удачных террористических акций возникла настоятельная необходимость покинуть Россию, и Азраэль отправился в Базель, на Сионистский конгресс, где председательствовал Теодор Герцель, пользовавшийся большим уважением в синагоге Лукьяновки. Но в Базеле новоявленный эсер заскучал, слушая, как по сотому разу ругают книгу Дюринга «О еврейском вопросе» и обсуждают необходимость создания своего, сионистского, государства.

Вернувшись в Петербург, Семен снова взялся за подрывную деятельность и в следующий раз, когда потребовалось немедленно убраться из России, бежал уже не в скучную Европу, а в таинственную Африку, ибо сердцем Вилькина давно и безраздельно владел великолепный Артюр Рембо. Да еще, ко всему прочему, на глаза эсеру попался сборник стихов некоего Ник. Гумилева, озаглавленный «Шатер» и повествующий как раз таки об африканском путешествии автора.