Девять хат окнами на Глазомойку - [25]

— Если бы только от нас! — И Глебов печально вздохнул.

Митя ерзал на стуле, все собирался уйти. Его ждал старый Силантий, они ставили столбы, в одиночку он там ничего не сумеет. Он поднялся было, но в это время Савин резко сказал:

— Район в нынешнем виде будет противиться подобной перестройке. Вы все слишком привыкли руководить вообще. А вот помогать, снабжать…

— То есть как? — переспросил озадаченный Глебов.

— А так. Мы ждем точного — на пятилетие — плана. И будем строить всю работу на этот план. Вы два раза в год меняете нам ориентацию, планы продажи продуктов, значит, и севообороты. При такой суете не только звенья лишаются главного условия — спокойной работы, но и все мы тоже. Не знаем, что будет завтра. Исчезает стремление чего-то добиваться, честолюбие, если угодно. И только слышим: того нет, другого не будет, выкручивайтесь. Какие же мы хозяева? И звенья тоже? Простые исполнители, не более. О каком творчестве речь?

— Ну знаете! — В голосе Глебова звучало осуждение.

Савин не остановился.

— Поймите же, Аркадий Сергеевич, что метод командования безнадежно устарел. Ведь об этом говорилось еще на Пленуме в марте 1965 года. Район должен служить земледельцам, а не навязывать им свои интересы, нередко продиктованные соображениями личной престижности. Звеньевой метод находится в резком противоречии с нынешними приемами руководства. Понимаю, что обстоятельства делают и вас бессильными что-либо изменить, но тогда не требуйте и от нас невозможного. Есть в колхозе одно хорошее звено — и слава богу. Придет, надеюсь, время — появятся другие, такие же хорошие.

Он замолчал. Это молчание оказалось долгим и тягостным. Глебов как-то сразу утерял боевитость. Савин попал в цель. Еще недавно, размышляя о положении в районе, Глебов и сам приходил к такому же выводу. Наверное, потому и не хотел оспаривать доводов Савина. Сходство взглядов было несомненным.

Зайцев снова завозился на стуле, кашлянул в кулак, желая напомнить о себе. И Глебов, и Савин одновременно глянули на него, ощутив неловкость.

— Что, Митя, утомили мы тебя спорами? — спросил Михаил Иларионович.

— Да, уж надо мне… Там Силантий…

— Наверное, сторону своего агронома держишь? — спросил Глебов ласково-спокойным тоном.

— Ларионыч верно толкует. Прорех в колхозе много. Я пойду, пожалуй, там дело стоит.

— Один только вопрос, товарищ Зайцев. О картошке вашей. Мы видели ее, хорошее поле. — Секретарь незаметно перешел на «вы». — Как все-таки удалось вырастить такую чистую от сора и густую, почти без выпадов? Для нынешнего года редкостное поле.

— Пололи бабы два раза. Я два раза культивировал, потом окучивал перед дождем. Ну и до этого, до посадки, значит, сорняк прочистили боронами, подрезали. А навоз вносили чистый, перегной, в нем всхожих семян сурепки и лебеды не осталось. Перегорели. Потому и чисто в поле.

— Коротко и ясно, — усмехнулся Глебов. — Из этого сообщения лекцию не сообразишь. И книжки о передовом опыте не получится. А вот картошка получится, верно? Сколько возьмете?

— Рано говорить, вон как льет. Правда, там уклон, но кое-где вода ляжет. Я уже посмотрел, придется окучником прорезать стоки по уклону. И по ржи пропустим воду, иначе долго с комбайном не заедешь. Немного помнем посев, а выгода будет. Колос наливистый, рожь полегла в низинах, и сору вышло много, но к полеглому нам не привыкать. Осилим и такую.

И он поднялся, чтобы идти.

Но тут в комнате началось движение, Савин сделал ему знак рукой, Митя обреченно уселся.

Катенька прошествовала к столу и постелила розовую скатерть со складками от утюга. Потом быстро, ни на кого не глядя, дважды выскакивала Зинаида с тарелками, полными добра. Мать и дочь в четыре руки заставили стол всем, что требовалось трем голодным мужчинам. Появился и видавший виды самовар с медалями Тульского завода на боку. Наконец, Зинаида торжественно поставила блюдо с горячими оладьями и сказала, обращаясь к гостю:

— Прошу к столу, как вас по имени-отчеству, не знаю…

Глебов назвался, сдержанно улыбнулся и вместе с Михаилом Иларионовичем, который насилу усадил за стол Митю, подсел ближе к самовару.

Сама Зинаида не садилась, металась из кухни и в кухню, где и осталась, извинившись, что не может отойти от плиты.

Первые минуты сидели молча, ели, потому как действительно были голодны и прозябши. Выпили по стопочке, закусили. Митя как сел, так и сидел, неудобно отодвинувшись со стулом, он брал всего по малому кусочку и поглядывал только на часы, которые отбили уже пять. Сорвалось их дело с Силантием. А Глебов вдруг спохватился:

— Там мой шофер, Михаил Иларионович. Надо бы позвать.

— Зина! — крикнул Савин, и дочка тотчас выглянула из кухни. — Позови, пожалуйста, шофера, пусть перекусит с нами.

— Не беспокойтесь. Мы с ним тут, на кухне, ужинаем.

И приоткрыла дверь, чтобы все увидели парня, сидевшего за столом. Глебов покрутил головой.

— Что за дочка у вас, Михаил Иларионович! И светит, и греет. Экая молодчина!

— Вот из самой Москвы да опять в родную деревню. Против течения пошла, не испугалась. Уже работает в Митином звене, дело ей нашлось.

— А муж? В столице остался?

— Как вам сказать… Ждем и его. Должен прибыть. Он родом отсюда, из Поповки, вон там, за лесом, пустая деревня. Так у них решено, насколько мне известно.