Белл боялась, что ее хватит удар: ее большие голубые глаза вылезали из орбит, толстые щеки пылали; она, задыхаясь, ловила воздух широко открытым ртом и наконец простонала:
— Лили! Уймись! Ты меня уморишь!
А Нина кричала:
— А помнишь, как ты плясала канкан у мадам Марсель, Лили?
Лили, мокрая от пота, задыхаясь, упала на стул. Еще шампанского! Она снова принялась звонить и кликать Чарли. Но Мари нашла, что они с Салли засиделись в гостях. Пора идти. Она бросила Салли выразительный взгляд, и они поднялись, думая про себя, что, кажется, хватили лишнего и не совсем твердо стоят на ногах.
— Как? Неужели вы уходите? — запротестовала Лили. — Скоро придет Поль — вы должны пообедать с нами.
Мари благодарила Лили и просила извинить ее и миссис Гауг: они очаровательно провели время, но теперь, к сожалению, пора идти — нужно еще успеть приготовить обед. Они и так уже запоздали. Дома их ждут сердитые мужчины и голодные ребятишки, которые будут кричать, что их заморили голодом. Словом, скандал!
Лили звонко расцеловала их на прощанье. О нет, нет! Она никак не хочет быть причиной домашних свар. Но они должны пообещать ей, что как-нибудь на днях заберут с собой своих мужей и детишек и придут пообедать с ней и с Полем. Салли и Мари выскользнули наконец из ее объятий и направились к двери.
Они отыскали лестницу и спустились вниз, держась друг за друга; проходя через вестибюль, они старались шагать как можно тверже и не глядели по сторонам, из опасения встретить кого-нибудь из знакомых.
Выйдя на залитую солнцем улицу, Салли и Мари направились домой, шагая не вполне твердо, но с большим достоинством. И только отойдя на безопасное расстояние от последних лавчонок предместья и убедившись, что кругом уже не видно прохожих, они принялись смеяться над своим состоянием и вспоминать пережитое ими приключение.
— О, la, la! — воскликнула Мари. — Жизнь не так уж бесцветна у нас на приисках, как ты думаешь, Салли? Правду говорит мистер де Морфэ: «Здесь все может случиться». И вот мы с тобой попали на утреннее представление в кафе-шантане!
Тот, кто побывал на новогоднем балу у Фриско, долго не мог забыть этот бал. Когда-то, в первую пору существования приисков, вход на такие новогодние сборища был открыт для каждого и веселье было шумным и беззаботным. Все предрассудки и условности забывались на этих непринужденных пирушках, и рудокопы и старатели, лавочники и трактирщики, их жены и дочери, официантки из баров и даже заезжие богачи веселились напропалую. Самый дух приисков в те времена был таков, что рушил все социальные перегородки, говорили старожилы, вспоминая те дни.
Не потому ли, что рудокопы и старатели сами тогда создавали и творили приисковый закон — неписаный закон, которому подчинялось все в этих затерянных в глуши, отрезанных от мира золотоискательских поселках? И богатые иностранцы, и промышленные магнаты, и родовитые аристократы, забредшие сюда в погоне за золотом, знали это; знали, что они целиком зависят от доброй воли рабочих и старателей. И они охотно сближались с этими людьми, которые умели прокладывать себе путь среди бескрайних сухих кустарников, уходивших во всех направлениях за горизонт, и открывать золото среди голых скал и красных безводных холмов, за сотни миль от человеческого жилья.
Золото было богом, которому поклонялся каждый. Тому, кто нашел золото, прощались и грубые манеры и низкое происхождение. Простой старатель сегодня, он мог завтра стать богачом с тысячами фунтов стерлингов в кармане, сорить деньгами и лить шампанское, как воду… впрочем, нет, только не как воду: вода была на вес золота в этой стране, где люди мерли как мухи в периоды засухи. Итак, на рождество и на новый год рудокопы и золотопромышленники, старатели, открывавшие золото, и предприниматели, перекупавшие у них плоды их трудов, собирались вместе и сообща предавались веселью.
Но времена переменились. Владельцы рудников теперь распоряжались всем и всеми; они диктовали свои условия рудокопам и старателям. Все резче обозначалась грань, разделяющая обе группы. Так было и на балу у Фриско, пока шампанское, виски и пиво, на которые не поскупился хозяин, не сделали свое дело и все не перемешалось в общем пьяном веселье, которому из году в год предавались прииски каждую новогоднюю ночь.
Вначале все было в высшей степени пристойно и чинно. Большой зал ресторана в гостинице «Звезда Запада», где жил Фриско, освободили для танцев; пол до блеска натерли воском. Фриско пригласил духовой оркестр; на стойку в баре взгромоздили бочки с вином. Жены рудокопов и старателей сидели на скамьях, расставленных вдоль стен. Некоторые из женщин держали на руках грудных младенцев, ребятишки постарше жались к коленям матерей. Мужчины, принарядившиеся для праздника, толпились возле.
Наиболее почетные гости, а также управляющие рудниками и их жены сгруппировались на противоположном конце зала. Белоснежная, пышная, аккуратно расчесанная борода Энгоры Дэвиса сразу бросалась в глаза. Пэдди Кеван, припомадивший свои рыжие вихры и обрядившийся в новенький, хотя и дешевый, костюм, вертелся около них. Это был первый выход Пэдди Кевана в свет, и все потешались над тем, как быстро Пэдди втерся в общество самых важных особ.
