Девяносто три! - [9]

— Вы правы. Посмотрим дальше? Вот — ответ Грифа. Ага, стрела достигла цели.

"О меморандуме, озаглавленном LV–LUX–LIGHT. Весьма срочно! Холод сковывает мои пальцы, когда я пишу это послание, парни, буквы рассыпаются, словно гербарий. Радоваться или грустить? Страшась неизвестного, я думаю о том, как утверждается над пропастью сияющее лезвие моста, а матросы встречают пришельцев подобострастными поклонами. Или они вовсе растоптаны в пыль? Не могу сдержать чувств, сожалею, что не способен изведать грядущее, ибо отныне нельзя трогать белую кнопку. Я счастлив, парни, счастлив за всех, кто разделяет со мной момент торжества".

— Вот видите, последствия. Как им потом объяснить?

— Как только лазутчик будет пойман, мы разошлем экстренный циркуляр. Вы говорили, Лос-Анджелес?

— Простите?

— Ну этот "Черный георгин". Не идет из головы.

— Да, какая-то потаскуха. Ее распилили пополам, тело, если не ошибаюсь, заморозили, потом бросили на пустыре. Странность только одна: у шлюхи была слишком маленькая дырка. Оказалась девственницей в каком-то смысле. Любопытно, верно?

— Более чем. Как ее звали?

— Элизабет Шорт.

— Apo pantos kakodaimonos.

15

— Что говорит Прелати о канцлере?

— Ничего. Вы же знаете эти путешествия. Приносишь клочок оттуда, папку отсюда. Никакой панорамы.

Треск цикад. Бутыль мальвазии, графин с водяной водой.

— Последняя его добыча — американское дело об убийстве. Тупиковый путь, как мне кажется. Помните, уже было что-то про взрыв в лаборатории Парсонса? Может быть, как-то связано.

— Ракетное топливо? Прекрасно помню. Прелати раздобыл в день смерти Елены Петровны. Тогда, помнится, много шумели.

— Попробуйте спанакопиту, этот македонец отменно готовит.

— Брюнет? И как он в постели?

— Перестаньте, к нему приезжает офицер из Вевельсберга. Знаете, такой заносчивый очкарик из отдела ЭИ.

— Хлебное место, что и говорить.

— Ваше здоровье.

Все эти пределы… губы принятых здесь в гитлерюгенд… Помните, как приникали они к выцветшим стволам, слизывали соленые капли… Садовые ножницы под подушкой… трава под ногтями… амбулатория в сан-хосе… урина… однорукая сестра не может управиться с гигантским пинцетом… как заяц… отпустите рычаг, не трогайте канюлю.

Утренний фарш: мысли о самоубийстве, о сломанном пистолете (сыновья отпилили курок: отец, не надо!), о бальзамине на окнах "Отеля де ля Сюз", о высохшей голове Жана Донета, высохшей голове Жана Юбера, высохшей голове Бернара ле Камю, смышленого мальчика из Бретани. Новый Ирод кладет детскую руку, детское сердце, детский глаз в стеклянную вазу, накрывает льняным платком, прячет сокровище в широкий рукав, мчится в покои Прелати. (Франсуа! Когда же, наконец?). Ноябрь 1439; пятьсот лет спустя мы встречаемся на тошнотворных задорках Клаттау. Матросы молчат, охраняя элементарного короля в неприступных чертогах. Лезвие моста шумит в высоте. Двадцать лет прошло со дня смерти Гвидо фон Листа, и тень дубовой ветки пляшет на мраморе руки. "Помнишь его последние слова?" "Noib. Будь трудолюбив и терпелив, как Гномы". Блаженный дух вылетает из успокоенных губ, бьется под потолком, словно зайчик, посланный зеркальцем шалуна. Перебили аорту. Завтра девятое, большой сбор, амулеты, пирамиды.

Сколько не облизывай пальцы, они все равно горят.

16

Их можно ловить по-разному. Поджидать новичков у железных дверей порнолавок, в тени невидимой базилики. Но можно и на пляже, в подземных поездах, в казармах, наконец. Зайчик не помнит ничего. Их руки, они одинаковы: запястья, ладошки, коготки. Следы бритвы: не говори "я!", не говори "я!", не произноси это безобразное слово, так ведь может назвать себя каждый, любая мразь. Слушаюсь, care frater. Их голоса в телефоне, прокуренные гласные, змеиное покачивание дифтонгов, префиксы и флексии, застревающие в зубах мясными нитками. Невозможность что бы то ни было объяснить. Мяукал, хрюкал, верещал, как зяблик. Ап! Ап! И всё эта астма, одно спасение — морфин, морфин в алхимических дозах. "Куда ты едешь? В Бутан, набираться ума-разума". Отстегнул велосипед от загородки, буйство виноградников. "Какого хуя?!"

Посторонние цыганята, шмякающие мячом о хлипкую стенку. Не додушили. Щупальца травы. Умывальник: из-под бирюзовой краски выглядывает оранжевая. Царапины: HJ, jerk-off, рука юного патриота.

Доплелся до дома, ступни опухли. Но все-таки нашел силы подойти к хрустальному наперстку, приподнять щуп. No new mes…. Не тут-то было. Визг последних тормозов.

"Я думаю о бинарности ворот, парни. Они либо открыты, либо нет. Ты или проходишь, или дрожишь снаружи. А ведь каббалистические пути отличаются тем, что у них множество уровней, и каждый выбирает свой. Отвлекусь. Следователь, еще до событий 23, говорил мне: "Вам, нацистам, обеспечена виселица. Будешь болтаться в петле, зальешь бетон своей сранью". Я смотрел на него, не отрываясь, через полчаса он превратился в вишневое деревце с бренчащими плодами. Вот что я называю каббалой. Иногда, после малой пентаграммы, я обращаюсь к солнцу: выжги глаза, стисни мозг, пока не вспыхнет адской горошиной. Но светило не откликнулось ни разу. Я уже говорил, что ворота могут быть открыты или закрыты. Так вот: для меня они закрыты. Закрыты навсегда".