Девушки из Шанхая - [117]

— Потому что все плохое, что со мной случалось в жизни, происходило из-за тебя.

Моя сестра смотрит на меня, выжидая, как будто она готова к тому, что я могу сказать. Раз уж ей этого хочется…

— Папа больше любил тебя, — говорю я. — Он всегда садился рядом с тобой. Мама так тебя любила, что садилась напротив тебя, чтобы видеть красивую дочь, а не краснолицую уродку.

— Тебя всегда преследовало чудовище с красными глазами, — хмыкает моя сестра, словно бы не обращая внимания на мои обвинения. — Ты всегда завидовала мне и ревновала, но мама с папой любили именно тебя. Кто кого больше любил? Я тебе расскажу. Папе нравилось смотреть на тебя. Мама садилась рядом с тобой. Вы трое все время говорили на сэйяпе. У вас был свой тайный язык. И вы все время оставляли меня за бортом.

Услышав это, я на мгновение замираю, парализованная. Я всегда считала, что они говорили со мной на сэйяпе, чтобы оградить Мэй от тех или иных вещей, но что, если они таким образом выражали свою любовь, свою привязанность ко мне?

— Нет! — говорю я, обращаясь как к Мэй, так и к себе. — Все было не так.

— Папа так заботился о тебе, что делал тебе замечания. Мама так заботилась о тебе, что покупала тебе жемчужный крем. Она никогда не дарила мне ничего ценного — жемчужный крем, свой нефритовый браслет. Они отправили тебя в колледж. Меня даже не спросили, не хочу ли я того же! И хотя ты его окончила, ты этим не воспользовалась. Взгляни на свою подругу Вайолет. Она чего-то достигла, а ты? Нет. Все мечтают приехать в Америку, чтобы воспользоваться имеющимися здесь возможностями. У тебя они были, но ты их упустила, предпочитая быть жертвой, фужэнь. Но какая разница — кого больше любили родители, у кого было больше возможностей? Родители умерли, и это время давно прошло.

Но оно не прошло для меня и не прошло для Мэй. Только подумать, как наше соперничество в том, что касалось родительской любви, воплотилось в нашей битве за Джой! Теперь, прожив вместе столько времени, мы говорим о своих чувствах. Тоны шанхайского говора вздымаются, падают, пронзительные, едкие, обвиняющие: мы вываливаем друг на друга всю накопившуюся злобу, обвиняя друг друга за каждое слово и каждую неудачу, произошедшую с нами. Я не забыла о смерти Сэма, не забыла и она, но мы уже не можем остановиться. Возможно, легче спорить о хранившихся годами обидах прошлого, чем говорить о предательстве Мэй и самоубийстве Сэма.

— Мама знала, что ты была беременна? — спрашиваю я, озвучивая тем самым подозрение, терзавшее меня все эти годы. — Она любила тебя. Она заставила меня пообещать, что я буду заботиться о тебе, моей моймой, моей младшей сестричке. И я заботилась. Я привезла тебя на остров Ангела, где меня подвергали унижениям. И пока я сидела взаперти в Чайна-тауне, возилась с Верном и вела хозяйство, ты развлекалась в Хаолайу, ходила на вечеринки и неизвестно чем занималась с мужчинами.

И тут боль и ярость заставляют меня произнести фразу, о которой я буду жалеть всю жизнь, но в ней достаточно правды, и она сама слетает у меня с губ:

— Мне приходилось заботиться о твоей дочери, даже когда умер мой собственный ребенок.

— Ты всегда была недовольна тем, что тебе приходилось возиться с Джой, но вместе с тем делала все, чтобы не подпускать меня к ней. Когда она была маленькой и я брала тебя гулять, ты всегда оставляла ее с Сэмом.

— Причина была не в этом. (Или в этом?)

— Потом ты обвиняла меня и всех подряд в том, что вынуждена сидеть с ней, не выходя из дому. Но когда кто-либо из нас предлагал побыть с ней, ты отказывалась.

— Это неправда. Ты брала ее на съемочные площадки.

— А потом ты лишила меня и этой радости, — говорит она грустно. — Я любила ее, а тебе она всегда была в тягость. У тебя есть дочь. У меня нет ничего. Я потеряла все — мать, отца, ребенка…

— А я, чтобы спасти тебя, подверглась насилию толпы японцев.

Моя сестра кивает, словно ждала этих слов:

— Наконец я слышу об этом самопожертвовании. Опять? — Она делает глубокий вдох, и я вижу, что она пытается успокоиться. — Ты расстроена. Я понимаю. Но все это не относится к тому, что произошло с Сэмом.

— Относится! Все, что происходит с нами, связано либо с твоим незаконнорожденным ребенком, либо с тем, что со мной тогда произошло.

Шея Мэй напрягается, и ее ярость вскипает подобно моей.

— Если ты действительно хочешь поговорить о той ночи, я согласна, потому что уже много лет этого жду. Тебя никто не просил выходить. Мама ясно приказала тебе оставаться со мной. Она хотела уберечь тебя. Именно с тобой она говорила на сэйяпе, говорила, что любит, — она всегда так делала, чтобы я не поняла. Но я поняла, что она хотела сказать, что любит, тебе, а не мне.

— Ты все перевираешь, как обычно, но у тебя ничего не выйдет. Мама так любила тебя, что одна пошла к этим мужчинам. Я не могла ей этого позволить, я должна была ей помочь. Я должна была тебя спасти.

Перед моими глазами встают воспоминания о той ночи. Где бы сейчас ни была мама, знает ли она о том, что я всем пожертвовала ради своей сестры? Любила ли меня мама, или она в очередной раз разочаровалась во мне перед смертью? Но у меня нет времени подумать над этим, потому что передо мной, подбоченившись, стоит моя сестра, и ее лицо искажает ярость.