Девушка жимолости - [9]
Я молчала. Безработный в разводе и наркоманка в ремиссии, у которой умирает отец. Идеальная пара.
– Так что скажешь? – спросил он.
– Почему ты так добр ко мне?
– И ты еще спрашиваешь? Неужели наша дружба ничего для тебя не значит?
Дружба. Половину времени мы ловили светлячков, смотрели ужастики и удили рыбу с плоскодонки, а другую – целовались взасос и танцевали на школьных дискотеках. Возможно, мы зашли гораздо дальше того детского обета: теперь уже не разглядишь, все заслонили таблетки и выпивка.
– Ты хороший человек, Джей, – наконец выдавила я, чтобы выйти из ступора.
– Ну это смотря на чей взгляд, – ответил он и подозвал официантку. – Кусок шоколадного торта, два шарика ванильного мороженого и две ложки.
Девушка кивнула и отошла, и он снова повернулся ко мне.
– Но в отношении тебя – да. Ничего, кроме благих намерений. – Он смотрел, не отводя взгляда. – Ну, что скажешь?
Я посмотрела в его глаза, и вдруг снова возникло знакомое ощущение, будто меня засасывает. Сперва тянет тихонько, чтобы не спугнуть. Маня обещанием легкости и невесомости. Глубокомысленно нашептывая о судьбе и о тщетности сопротивления. Что Джею, что наркотикам. Да и разница между ними казалась невелика.
Я пыталась припомнить «шаги», все эти глубокомысленные словеса, которые мы повторяли всей группой, – о силе и слабости, о том, в каком болоте все мы увязли, но в голове было пусто.
Да, вляпалась я основательно.
– Алтея?
– Не могу, – поспешно ответила я. – Но спасибо за предложение.
Он задержал на мне взгляд, потом кивнул.
Я вспомнила об Уинне и Молли Роб, как они там на вечеринке сейчас прощаются с гостями, об отце, запертом наверху в спальне. И эти его слова, которые он мне прокричал, «тридцать – сучий возраст», и кровь у меня похолодела.
Мама умерла в свой тридцатилетний юбилей от аневризмы: ужасно, конечно, но ничего необычного. Но было что-то странное, связанное с ее смертью, чего отец никогда не объяснял. Только проговорился когда-то давно, что ее смерть и тридцатилетие как-то связаны. И сейчас он, кажется, намекал, что и мне вот скоро будет тридцать, и меня тоже настигнет нечто, покуда невидимое.
Мама тоже говорила что-то в этом роде. Давно, когда я была девочкой. На той поляне в ночь, когда ее не стало. Она предупреждала меня о тридцатилетии, давала наставления.
После сегодняшней вспышки отца я поняла: он знает больше, чем признавался до сих пор. Явно есть что-то еще. Я всегда это знала, всегда ощущала этот глухой зуд в костях. И теперь оно выходит наружу.
Сучий возраст…
Надо увидеть отца во что бы то ни стало, хочет он этого или нет. Я должна узнать все.
Мороженое и кусок торта официантка поставила между нами. Джей протянул мне ложку, и я видела, как он сам приступил к еде. Вдруг в голове возник ворон с красными крыльями, взгромоздившийся на перила.
– Мне нужно забрать кое-что из дома, – сказала я. – Подбросишь?
– С удовольствием.
Я отложила ложку: от мысли о встрече с Уинном и Молли Роб аппетит пропал. На мгновение я увидела еле уловимый золотой след, тонкий слой золота на черенке ложки. Когда я моргнула, он исчез.
Глава 4
15 сентября 2012, суббота
Мобил, Алабама
Мы вернулись на причал моего отца, и Джей помог мне выбраться на дощатый настил, выдубленный солнцем и водой. Когда его пальцы скользнули по моей руке, я ее отдернула – якобы забрать волосы в пучок. От его прикосновений я нервничала, а теперь мне очередной бредовый ворон или золотая пыль были ни к чему.
Жути на сегодня хватало и так.
Он спустился в лодку, закачавшуюся под его тяжестью.
– Я позвоню?
Я дала свой номер.
– Хорошо, надеюсь, увидимся, – сказал он и оттолкнулся от причала.
Молли Роб я увидела в окне. Она собирала посуду после ужина. Задвигая кушетку коленом на прежнее место, она чуть не прищемила шавку. Собачонка отскочила, потом шмыгнула на кухню. Роб выглянула в окно, отставила стопку тарелок и чашек, потом выскользнула на крыльцо, прикрыв за собой дверь.
– Сейчас не самое лучшее время, Уинн вызвал врача. – Круглые светлые глаза сощурились.
– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросила я.
Брови Молли взлетели, изображая оскорбленную невинность.
– Ты сердишься.
– Нет. Я очень горжусь тобой и тем, какой путь ты проделала, очень даже горжусь, – и поддерживаю тебя во всем, Алтея. И ты знаешь, что я всегда поддерживала тебя.
Я сложила руки на груди:
– Но кампания…
Она еле заметно усмехнулась.
– Приходится быть осторожной, – сказала я.
– Ты же выросла среди политики. Ты сама все прекрасно понимаешь. – Роб уставилась на меня.
Она правда ждала, что я уйду. Вот так – возьму и уйду, растворюсь во мраке и исчезну из жизни семьи.
– Мне нужно забрать кое-что, – проговорила я наконец. – Раз уж я не могу остаться дома.
Она наклонила голову, все еще глядя на меня ласково:
– Конечно. Что именно тебе нужно?
– Да не знаю. Одежда. Вещи.
– Я все принесу, не беспокойся.
– Вообще-то это был мой дом, пока тут не поселилась ты.
Ее лицо окаменело.
– Дай забрать мне мои вещи, Молли Роб.
Она вздохнула:
– Ладно. Только не ходи к нему в комнату.
Обойдя Молли Роб, я открыла сетчатую дверь и направилась к лестнице. И услышала, как скрипучая входная дверь захлопнулась, и вслед за мной зацокали каблучки, так что в голове невольно мелькнула картина: я разворачиваюсь и заезжаю кулаком в гладкое, обильно напудренное лицо. Я засунула руки поглубже в карманы.
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.