Девушка жимолости - [10]

Поднявшись по лестнице, я прошла по коридору до своей комнаты, последней слева. Распахнула дверь, вошла, осмотрелась. Никаких перемен с тех пор, как я была маленькой. Вот что значит расти без матери: все та же латунная кровать с балдахином, старое детское кресло-качалка с лоскутной подушечкой и слишком маленький, облезлый шкафчик. Комната пятилетней девочки.

Открыв дверь в кладовку, я потянула за шнур и включила свет. Увидела полки, забитые старыми настольными играми, пледами, стопками маек и свитеров, и сразу почувствовала, что кто-то тут порылся. Я обернулась и в ярости схватила за плечи Молли Роб. Я не представляла себе, что можно побелеть до такой степени. Это было приятно.

– Где она?!

– Не знаю, о чем ты…

– Коробка, коробка из-под сигар! Где?

Я оттолкнула ее, направилась к двери, потом повернулась и наставила на невестку указательный палец:

– Я иду к отцу. С дороги!

Она беспомощно вскинула руки, и я прошла позади нее.

Пройдя по коридору, я открыла дверь в спальню отца. В комнате царил полумрак: только возле изголовья горел маленький ночник. Отец лежал на бесчисленных подушках с закрытыми глазами, кто-то переодел его в пижаму. В кресле рядом сидел Уинн. Впервые за долгое время я по-настоящему разглядела брата. Густые волосы, даже гуще, чем мне помнилось, блестели от геля. Он сидел в кресле спокойно и расслабленно, подтянутый и загорелый, – идеальный губернатор!

Я вспомнила брата в детстве. Простой, улыбка до ушей, веснушки; всегда, как назло, на голову выше меня. Мы ловили с ним рыбу, он – голый по пояс, драные джинсы сползли, обнажив резинку трусов. Он всегда брался за более тяжелую работу – выталкивать лодку на воду, удерживать лодку на правильном курсе, так что, когда удавалось наконец-то поймать ветер, он был уже весь красный и потный. Но его это нисколько не заботило. Он передавал мне шкоты и усаживался на корме, а я лавировала и кричала:

– Меняем глаз!

– Меняем галс, болтушка! – смеялся он.

Пока мы скользили вдоль берега, он показывал мне на аллигаторов, гревшихся в густом тростнике, даже на нашей территории. Крокодилы особенно любят маленькие парусные лодки, уверял он, которыми управляют кудрявые болтушки.

Теперь же мой брат, мужчина, которого я едва узнавала, стоял передо мной без тени улыбки. Покуда я все последнее десятилетие двигалась в направлении самоуничтожения, он вел исключительно правильную жизнь. Поступил в колледж и в юридический университет, был избран в Законодательное собрание штата. Женился на Молли Роб, девушке из богатой бирмингемской семьи. Оба были со мной так заботливы и терпеливы, казалось мне, так помогали эти последние пару лет. Но что, если я заблуждалась? Вдруг они только наблюдали и выжидали, что я сделаю за них всю грязную работу по уничтожению себя?

– Как хорошо, что ты вернулась, малыш, – сказал Уинн и раскрыл объятия.

Вопреки здравому смыслу я обняла его в ответ. Он прижал меня к теплой груди, от него пахло сигарами, виски и гелем для душа, однако обнял он меня как-то неловко. Мне хотелось получше разглядеть отца, но Уинн мягко вывел меня из комнаты.

Мы спустились вниз, в холл, где нас уже поджидала Молли Роб. И не одна, а с мужчиной, которого я надеялась больше никогда в жизни не видеть: доктор Дункан, психиатр, именно он порекомендовал Уинну и отцу отправить меня на лечение. После первой и единственной моей встречи с этим доктором Уинн отвез меня на побережье и сдал с рук на руки в клинику. С тех пор и до сего момента я с этим человеком не сталкивалась.

– Что он тут делает? – спросила я Уинна.

– Рад видеть тебя снова, Алтея. – За плюсовыми очками водянистые глазки доктора Дункана казались огромными.

Он опустил руку, и я увидела потрепанный листок, который сразу узнала: это из моей коробки из-под сигар. Сердце гулко ударило по ребрам. Я впилась глазами в брата:

– Почему это у него? Где моя сигарная коробка?

– Доктор Дункан вообще-то приехал к отцу, – ответил Уинн. – Мы советовались с ним и Молли, какую для него создать тут обстановку.

– Я тебе не верю.

– Я говорила тебе, у нее паранойя, – заметила Молли Роб.

– Что он тут делает? – снова спросила я.

– Он приехал к отцу, – повторил Уинн.

– Чушь собачья.

– Вот, я же говорю, – снова встряла Молли Роб. – Нельзя ей тут бродить без цели и вот так вот разговаривать со стариком. Ему это не понравится.

– Уверяю тебя, отец от «чуши собачьей» не расстроится, – сказал Уинн.

Наши глаза встретились, и, клянусь, уголки губ его дрогнули. Кто знает, может, не все потеряно: вдруг мой брат не так сильно изменился, может, удастся с ним договориться.

– Неважно, зачем он здесь. Верните мне коробку. И это, – я кивнула в сторону бумаги. – И я уйду.

– Алтея, чем тебе так дорога эта коробка? – спросил доктор.

– Она моя.

– Что в этой коробке так важно для тебя?

В глазах защипало. Дыши. Будь вежлива. Говори медленно. Не делай глупостей.

– Мама подарила мне ее в детстве, поэтому она мне дорога.

Доктор снова взглянул на бумагу. Как же хотелось выхватить листок, сунуть в карман и удрать, – но я не двинулась с места.

– Не хочешь поговорить о содержимом коробки? – спросил доктор Дункан.