Девушка жимолости - [87]
– Готова? – спросила она меня.
Я оглянулась на Причард – на поле, леса и шпили старого здания по другую сторону шоссе – и повернулась к ней:
– Да.
Дав угостила нас супом, но есть я не могла. Все, на что в этой ситуации я была способна, сидя в крошечной уютной гостиной, – это держать Джея за руку в ожидании окончания истории, услышать которую мечтала, кажется, целую вечность.
– С чего бы начать? – наконец-то спросила Дав.
– Отец Джин пришел к ручью, – подсказала я. – И увидел там свою дочь. Обнаженной.
– Понятно. – Дав разгладила на коленях салфетку. – Да, правильно.
С этого момента она и начала.
Глава 42
Октябрь 1937
Долина Сибил, Алабама
Вернон Элфорд разглядывал дочь, стоявшую на коленях на мокрой, озаренной лунным светом земле. Справа и слева от седого мужчины стояли Чарльз Джаррод, Хауэлл и юный Уолтер. Парень держал ружье и тоже рассматривал мать непроницаемым взглядом.
– Мы занимались делом Божьим.
Вернон хихикнул:
– Что, прямо сейчас?
– Она молилась за меня, – выдохнула Джин. – Жена проповедника.
– А, ну тогда ладно.
– Она молится за людей. За женщин.
– Что за молитва-то такая? – Вернон Элфорд скрестил руки на груди. Он повернулся к Чарльзу Джарроду и вопросительно приподнял бровь. – Прямо посреди ночи, у ручья? Да еще и в чем мать родила?
Джин промолчала.
– Эта женщина сняла с тебя платье?
– Нет, сэр, я сама его сняла. Мы хотели… Мы купались.
Вернон шагнул к дочери и уставился на нее:
– Да что с тобой такое? – Оглянулся на Хауэлла. Потом натянул в руках подтяжки.
Джин сжалась.
– Почему ты вся трясешься? – спросил он.
Она не отвечала. Он поднял руку и ударил ее подтяжками по плечам. Джин закусила губу, чтобы не вскрикнуть.
Он ткнул большим пальцем в Хауэлла:
– Возвращайся домой.
Упав на четвереньки, Джин слушала удаляющиеся шаги мужа: вот он пересекает поляну и пробирается сквозь деревья к их дому. Хауэлл заберет Уолтера и пойдет домой за Колли. Дети будут в безопасности, если отец отправит ее в Причард. Потому что, скорее всего, сейчас он именно это и сделает. Ведь теперь совершенно очевидно, что она тронулась.
Да, именно так, подумала она: тронулась. Тронулась умом. Господь тронул ее своим огнем. Забавно. Может, это одно и тоже.
Когда она подняла глаза, то увидела, что Хауэлл и Уолтер все еще стоят за спиной ее отца. Лиц она не видела, а тела, казалось, качались вместе с ветками на ветру, пахнущем жимолостным соком. Чарльз Джаррод испарился. Наверное, пошел разыскивать жену. Джин увидела, что ружье Уолтера теперь в руках у ее отца.
Он прокашлялся:
– Завтра же отправишься в Причард, поняла меня? Надо было и мамашу твою туда же отправить, да вот сробел я. А Хауэлл – молодчина, видать, из другого он теста. Настоящий мужик.
Сев, она протянула руки к отцу, но смогла коснуться только ствола винтовки. Она ухватилась за него обеими руками, пытаясь подняться. От ее рук ствол задрожал, эта вибрация перешла к прикладу, в конце концов задрожали и руки Вернона. Отец смотрел на нее, точно зачарованный ужасом. Дрожь перешла с рук на грудь, завибрировало туловище. Он дернулся назад, будто его укусила змея, потянул на себя ружье.
Джин снова рухнула вперед. В голове кружились и жужжали слова. Предложения, абзацы, четкие черные буквы на белом листе бумаги. Она могла их прочесть, как будто держала текст перед глазами, как телеграмму. Интересно, Дав это так же ощущает – как текст перед глазами? Или это собственный разум шутит с ней такие шутки? Теперь она отчетливо видела буквы «В» и «Э» – инициалы, вышитые на уголке носового платка.
Она подняла голову, волосы развевались.
– Этой ночью я видела дочку Типпетов. – Джин слышала свой голос будто со стороны. – Вонни Типпет.
Отец вдруг резко выдохнул, будто его ударили под дых. Ружье скользнуло вбок.
– А мне что за дело? – огрызнулся он.
– Кажется, у нее через три-четыре месяца ребенок будет.
– Что дальше?
– Она решила не избавляться от него. Решила оставить твоего ребенка. – Джин глядела вверх на отца, сидя на земле. Она ждала, но он не ответил. – А мама знала об этом?
Он прицелился в нее, и Джин почувствовала, как застыл воздух. Она смотрела на траву и мокрую землю между пальцами. К грязи прилип крошечный цветок, это был цветок жимолости, золотисто-желтый и помятый. Она накрыла его рукой и перекатывала туда-сюда, трясясь и содрогаясь всем телом. Ноздри щекотал запах жимолости, суля утешение.
– Понятия не имею, что ты за чушь там городишь.
Она закрыла глаза. Почувствовала свет, электрическое жужжание внутри, и вдруг поняла, что может вырваться из телесной оболочки – стоит только захотеть. Душой она могла плыть по небу. Подняться ввысь и стать частью чего угодно – рая, например, или Млечного Пути. Потому что теперь ее коснулся Господь.
Было только одно но.
Ей придется покинуть Тома. Милого, доброго Тома, с его ласковыми глазами и ясной улыбкой. Оборвать их так и не законченный разговор. Но теперь-то какая разница? Все равно ей больше его не видать. Раз ее отправляют в Причард.
– Джинни! – Голос Вернона Элфорда неожиданно сорвался на визг, непохожий на человеческий. Скорее так мог кричать раненый олень. Или теленок. Точно звериный вой. – Джинни, – повторил отец. – Заткни свою поганую пасть!
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.