Девушка жимолости - [83]

Шрифт
Интервал

– Доверьтесь ей, Джей, – сказала Джоан.

– Спасибо, – поблагодарила я.

Джей глубоко вздохнул и выдохнул. Вынул из кармана ключ от машины и протянул мне.

– Пять тридцать, – напомнил он.

Я взяла ключи.

– Пять тридцать, – повторила я. – Позвони в участок, проследи, чтобы с Джоан все было в порядке, и приезжай за мной.

Глава 39

20 сентября 2012, суббота

Мобил, Алабама

Всю дорогу к Мобилу я пела Veni, Creator Spiritus. Вначале слезы катились градом, но потом кончились, и я ощутила, как по телу разлилось спокойствие. Какая-то сила, какой я раньше никогда не чувствовала. Я ощутила незримое присутствие мамы. Мамы, Колли и Джин.

Я свернула на дорогу, в конце которой высился дом, где я родилась и провела детство. Перед домом стоял такой знакомый черный внедорожник. Выскочив из машины, я побежала к крыльцу, но застыла в недоумении. В выходивших на двор окнах не наблюдалось никаких признаков жизни, никакого света, кроме отблесков косых вечерних лучей. Я чувствовала солоноватый воздух, видела, как искрилась река позади дома. Но не слышала ни звука. Жуткая тишина накрыла округу точно одеялом.

Я обогнула дом, посмотрела вверх по течению реки, потом вниз – ничего.

Яхты Уинна на месте не было. Значит, он мог увезти Дав куда-нибудь в бухту или в залив. Впрочем, яхту могли просто отбуксировать к Марине на ежегодное техобслуживание. Я изучала прибрежную траву в поисках хоть какой-то зацепки вроде отпечатка обуви или оброненного носового платка, – и вдруг мне захотелось засмеяться и заплакать одновременно. Можно подумать, я умею читать следы. Можно подумать, Дав знала, что я приеду, и оставила мне знак.

Я выпрямилась, закрыла глаза и стала вслушиваться в речные звуки: отдаленный стук лодочных моторов, ветер в верхушках сосен над головой, включенная воздуходувка у соседей. Вдруг в небе надо мной громко крикнула цапля, – хрипло гортанно, я сто лет ее не слышала. От неожиданности я открыла глаза. Может, пойти поискать в доме? Или лучше спрятаться и подкараулить Уинна?

Где-то далеко хлопнула дверь. Я посмотрела в сторону леса.

Звук донесся с другого конца нашего участка, откуда-то с разрушенного причала по ту сторону леса. Причал был заброшен и зарос ежевикой, как и ветхий сарай, где мама хранила ловушки для крабов.

Я бросилась в чащу. Выбежала на поляну и снова, спотыкаясь, ринулась в заросли. Под ногами хрустели сосновые иглы. Я выбежала на противоположную сторону леска и резко остановилась. Уинн стоял у пристани на берегу, поджидая меня. Руки в карманах летнего костюма в мелкую полоску, на шее розовый галстук-бабочка: ни дать ни взять эдвардианский франт на пикнике с мороженым.

Я прикрыла рукой глаза – заходящее солнце слепило.

– Что ты с ней сделал? Где Дав?

Он злобно глянул на меня:

– Ты в курсе, что нельзя вот так вот взять и уйти из больницы? Ты нарушаешь постановление суда.

– Я же через пару дней лишусь рассудка, – спокойно ответила я. – Так что я здесь потому, что ищу способ как-то предотвратить это.

Он вздохнул, махнул рукой:

– Где же твой кавалер?

– Я отправила его домой. Сказала, что это дела семейные.

Брат вскинул голову:

– Правда?

– Правда. Мы с тобой и сами справимся. Нет никакого смысла впутывать сюда кого-то еще – ни Джея, ни Дав.

– Ты сама знаешь, это не так. – Он выставил вперед подбородок, холодно смерил меня взглядом. – Без Дав нам не обойтись. Ей известны наши секреты.

– Что ты с ней сделал? – снова спросила я.

Он улыбнулся.

Я бросилась на него. Запустила пальцы в гладкие темные волосы и ухватилась как можно крепче. Потом дернула изо всех сил. Он заорал и попытался царапаться, но я не унималась. Дергала его за голову взад и вперед, намертво вцепившись в волосы.

– Прекрати! – завопил он.

Я отстала. Он попятился в грязь и заросли тростника, и я увидела что наделала. Его волосы, его идеальную прическу теперь покрывали борозды, будто крошечный фермер методично пропахал их плугом. Я вырвала с корнем несколько прядей, они лежали теперь у него на плечах. Кожа головы покрылась белыми и красными пятнами.

Уинн посмотрел на меня и сплюнул:

– Ну ты и тварь! – Он осторожно дотронулся до головы, с отвращением посмотрел на пальцы, потом вытер их об штаны. – Знаешь, мне порядком надоело с тобой возиться. А ведь терпение мое было практически безграничным. Мы все долго терпели тебя, Алтея, а ты только втаптывала доброе имя нашей семьи в грязь.

Мне ничего не оставалось, кроме как смотреть на него и эти кровоточащие борозды.

– Я устал искать оправдание твоим поступкам, – продолжал он. – Устал без конца исправлять все то, что ты ломаешь, потому что ты не в состоянии держать себя в руках. – Он весь дрожал, на перемазанном кровью лбу вздулась жила. – Вообще-то у меня дела есть, мое будущее, понимаешь? У меня важная работа. Я продолжаю дело отца. Для тебя это хоть что-то значит? – Уинн вытер лицо и обернулся на реку. – Всем нам – и мне, и отцу, и Молли Роб – было бы куда проще, если бы ты и дальше катилась по наклонной плоскости. Пойми меня правильно, это тяжело – смотреть, как дорогой тебе человек убивает себя. Но в твоем случае это неизбежно.

Он повернулся ко мне.

– Все просто: я – это я, ты – это ты, Молли Роб – это Молли Роб. Понимаешь? У каждого свое место в жизни, своя миссия. Нельзя ни с того ни с сего взяться за чужую роль. Роль


Рекомендуем почитать
ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].


Матрица Справедливости

«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».


Варшава, Элохим!

«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).


Марк, выходи!

В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.


Матани

Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.


Человек у руля

После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.