Девушка жимолости - [26]

Октябрь 1937

Долина Сибил, Алабама

Хотя мама Джин была так плоха, на этот раз никто из приходских дам не нес запеканок к дому Элфордов. А отец Джин не проронил ни слезинки, что довел жену до такого состояния.

Хауэлл зашел поздним вечером в дом Вернона и убедился, что на плите стоит бульон, а в кладовке достаточно печенья и бекона. Он вернулся домой за полночь, Колли и Уолтер давным-давно были уложены в постель. Он усадил Джин и сказал, что не стоит винить старика Вернона: он стареет и становится забывчивым, такого оборота и следовало ожидать. Значит, придется действовать им самим.

Джин хотелось забрать маму, но Хауэлл не разрешил: это дело мужа – заниматься собственной женой. И добавил, что Вернону может не понравиться, что дочь за ним следит. Муж заверил Джин, что будет время от времени заглядывать по пути с работы к ее старикам и проверять, все ли в порядке. Что мама будет жива-здорова – насколько может быть жива-здорова умирающая женщина, а Джин пусть лучше беспокоится о детях.

А беспокоиться было о чем. После истории с теленком Уолтер больше ничего не натворил, по крайней мере, насколько знала Джин, однако на сердце у нее было неспокойно. Колли тоже начинала тревожить мать. В коробке из-под сигар, которую девочка хранила под кроватью, Джин обнаружила лучший мраморный шарик Уолтера и нераспечатанный пакетик с лакричными конфетами. Она заставила дочку вернуть сладости в магазин и извиниться перед его владельцем мистером Дарнеллом. А шарик подложила Уолтеру в верхний ящик комода, пока сын был в школе.

Неделю за неделей Джин наблюдала, как октябрьские листья вокруг ее домишки из зеленых делаются золотисто-бордовыми, а потом коричневеют. Кружась, они опадали на землю, а ветер сдувал их вниз с горы. Скоро в долине Сибил станет совсем пусто, как на душе у Джин.

Все живое вокруг – мать, дети, вино – словно тоже менялось, как листва клена и дуба. Уолтер и Колли вырастут, заведут свои семьи. А она останется сидеть, безумная или больная, как мать, и, кроме Хауэлла, никто не будет за ней приглядывать.

Даже думая о Томе, она видела себя одной из сосен на лугу, оплетенных жимолостью. Только ее душила собственная жизнь.

В последний раз дамы из Чаттануги приезжали на своей серебряной машине и, расположившись на ее крыльце, показывали контракт, который составил их адвокат, чтобы она вместе с ними могла начать бизнес. Они предложили ей разделить доходы пополам – и какие доходы! В Чаттануге и Ноксвилле ее вино из жимолости пришлось явно по вкусу. «Не вино, а морс», – поправляли дамочки. «Мы его называем Джин-морсом». Они снова и снова нахваливали ее, говорили, какая она умница, называли предпринимателем. Она и сама не знала, почему не набралась смелости в тот первый раз рассказать о них мужу, а теперь уже было поздно. Выходило, что она ведет собственное дело за его спиной, а деньги утаивает.

Это просто моя гордость, уговаривала себя Джин. Что тут такого? Просто не хочется, чтобы муж наложил лапу на любимое дело. А свернутые купюры, множившиеся в подвале, точно всходы на грядке, вообще ни при чем. Она ведь не сможет их потратить, Хауэлл обязательно прознает, так что выгоды ей никакой. Зачем ей деньги, которыми нельзя воспользоваться?

Однажды, когда тополя были на пике своего золотого великолепия, брат Дейли, завершая проповедь, сообщил своей пастве, что в последнее время чувствует, что от вверенного ему стада потянуло холодком. Что рвение их к Господу что-то угасло. Он молился, и Святой Дух сказал ему, что паства нуждается в пробуждении. «Ищите и обрящете», – сказал брат Дейли и обрел. К концу месяца всемирно известный Чарльз Джаррод раскинет свою палатку за церковью и принесет Слово Божье жителям долины Сибил.

Джин полагала, что Чарльз Джаррод приехал как раз вовремя. И для Хауэлла, и для отца. И для Уолтера, да и для нее тоже. Им всем нужна порция Слова Божия, чтобы очистить совесть и начать жить сызнова.

Но в то же время она была осторожна и прятала свои сбережения от посторонних глаз. «На самом деле они зеленые, – напоминала она себе, любуясь трепещущими золотыми листьями. – И останутся такими всегда».

* * *

Несмотря на призывы Хауэлла сосредоточиться на детях, Джин продолжала беспокоиться о маме.

Однажды утром она решила удостовериться, что все в порядке, и, оставив Колли под присмотром Эгги, пошла напрямик через рощу к дому Элфорда. Под свитером она несла бутылку своего вина из жимолости и еще одну сливу с заднего двора. На родительской кухне она вновь нарезала сливу и налила вино в бокал.

Сидя наверху возле кровати мамы и наблюдая, как она потягивает вино, Джин заметила, что мать заметно ожила, прикрывала глаза от удовольствия и облизывала губы.

– Жимолость, – проговорила она пару мгновений спустя. – И немножко яблочного бренди Хауэлла.

– Как ты поняла?

Мама откинулась на спинку кровати не открывая глаз.

– Из ума я, может, и выжила, но свою самогонку узнаю всегда.

– Я ее продаю. – Джин сама удивилась собственной слабости: выдать секрет вот так запросто, просто ради маминого одобрения. Она взрослая женщина или малолетняя дурочка?

– Да что ты?