Девушка выбирает судьбу - [39]

Невозможно позабыть лебедей, трубящих вечную песню любви и верности в твоем небе. Неисчислимые стада сайгаков и серн, волки, лисы и зайцы, белая рыба в водоемах, парящие над родным урочищем орлы — все это тоже родина!

Слезы наворачиваются на глаза, и мне не стыдно их. Губы мои шепчут эти слова, и я понимаю, что только здесь имеют они, право на то, чтобы так восторженно повторять их. Когда такими словами грешат почем зря и где попало, они тускнеют.

Мне кажется, что только сейчас, в эту минуту, узнал я, как дорог мне родной край. И никакой радости нет выше радости возвращения сюда. «Родная долина красивее всех самых чудесных городов на свете!», «Простой воробей из родных степей красивее заморских лебедей!» Разве есть что-нибудь точнее и образнее народных пословиц!

Да, жесткий ковыль родины мягче и нежнее любого бархата. Не отрывая глаз и не мигая, ненасытно смотрю на свою степь… На восток от родного урочища сверкает тысячами извилин степная неторопливая речка со множеством рукавов и притоков. Плотной стеной стоит, волнуясь метелками, прибрежный камыш. А за ним зеркальное, богатое дичью и рыбой озеро, вдали еще несколько озер поменьше… На севере возвышается над степью священная скала Сункар-кия, что означает «Соколиный пик», сбоку примкнула к ней вершина пониже — Кос-буйрек — «Пара почек». Издали горы похожи на сидящего посреди степи старика аксакала, размышляющего о судьбах своего края… На юг — степь, изумрудная, нескончаемая…

Степь… Она почти ровная, если смотреть сверху. Когда стоишь внизу, картина совсем иная. До самого горизонта уходят невысокие гряды сопок, один на другой громоздятся барханы. Издали они похожи на караваны одногорбых верблюдов, на девичьи груди, на львиные гривы. Мало ли с чем сравнивают их. Далеко, там, где степь сливается с небом, колышется теплый обманчивый мираж. Сейчас все выпуклости земли уравнивает сплошная зелень, и только седые ковыли венчают верхушки холмов.

Девичьей нежности полно начало лета в степи. Кажется, что именно к твоему приезду приготовлена вся эта прелесть, что специально для тебя устлана невиданными коврами земля, что кто-то большой и добрый обрызгал волшебными духами травы, настоял воздух на терпких степных цветах… В той стороне, где заходит солнце, — гладкая, как стол, пустыня. Ее действительно тысячелетиями полировал ветер. Улы-такыр — «Великая равнина». Так и называют ее. На жесткой каменной земле не выживает трава, только колючки, да и те не везде. Когда-то там бродили неисчислимые стада диких куланов, но куланы уходят, если кто-нибудь хоть однажды пересечет их дорогу или напьется из их водоема. Теперь на Великом такыре можно встретить лишь диких кииков, красивых и грациозных…

Что еще можно увидеть?.. Ничего, кроме невиданной синевы купола над головой. Он такой зримый, осязаемый, что кажется, будто находишься в громадном, построенном кем-то здании. Не случайно мои предки еще совсем недавно боготворили природу…

Но где же в этом океане холм Кара-тобе? Его и не видно отсюда, а он ведь один такой на земле. Там, у подножья его, в укромном и защищенном от ветра месте должна стоять наша землянка. Та самая, где из года в год находила укрытие от непогоды наша семья. Тоскующим, умоляющим взглядом смотрю туда и ничего не вижу. Но я так отчетливо представляю себе каждый столбик, каждую тропинку к ней, что мне и не нужно видеть ее глазами.

Сердце вдруг заколотилось в груди. Горячая волна приливает к голове, и сухо делается во рту. Почему-то сразу становится трудно дышать, как будто хватил чего-то неслыханно-крепкого. Такого еще не было со мной. Я закрыл глаза и уже явственно услышал родной голос:

— Это гора Сункар-кия… Самая большая на свете!

Сколько времени прошло с тех пор, когда впервые поднялся я сюда, держась за материнский подол? И я спросил тогда у матери, что это синеет там, вдали. Это было мое первое восприятие широты мира…

…И вот я совсем один пришел в родное урочище. Ровно четверть века прошло с тех пор, когда я пустился отсюда в жизненные скитания. Сейчас я точно знаю, что Сункар-кия не самая высокая гора на свете. Лучше ли мне стало от этого знания?..

Впрочем, она для меня все равно самая большая, эта гора… А вот наша землянка… Мне захотелось упасть на землю, где остались следы прародителей, и целовать ее, плача от радости встречи. Или, может быть, снять сейчас с ног узконосые городские туфли и, как в детстве, обежать квадратную выемку в серовато-золистой земле — все, что осталось от нашего дома. А что если сбросить рубашку и галстук, снять брюки и начать месить красноватую глину? Приготовить саман, снова поднять стены, накрыть камышом, вмазать двери и окна… Что же потом делать? Сесть на пустырьке перед окнами и играть в песочек, лепить горы, ущелья, домики. Песок так сладко щекочет детские ладошки…

В этой землянке поколение за поколением рождались мальчики с упрямыми хохолками на головках, девочки с непослушными локонами. Моя мать родилась здесь и родила потом меня. Тут, в этом четырехугольном пространстве, я впервые подал свой голос. По рассказу моей названой бабушки Каракыз, я не взвизгнул поначалу, как все новорожденные, а сразу заорал на всю степь. И вот сюда, в эту самую землю, упали первые капли моей крови из перерезанного пупка. Меня впервые выкупали водой вон из того ручейка, обтерли и уложили в семейную колыбель. Она никогда не пустовала в нашем роду…