Девушка выбирает судьбу - [38]

Действительно, вечером наш неказистый на вид клуб преобразился. Над ним развевается красное полотнище, и его резкие всплески слышны далеко вокруг. Кто-то обтянул красной материей большую пятиконечную звезду и внутрь вставил лампочку. Под звездой укреплены серп и молот.

У входа в клуб шумно толпились дети, подходили старики и, прикрывая ладонью глаза, смотрели на звезду, как на солнце.

Стук движка был так необычен для жизни кишлака, что во всех дворах залаяли собаки.

Когда мы с Толеу вошли в клуб, там уже играла радиола, толпились молодые мужчины и женщины, джигиты и девушки.

Я внимательно оглядела их наряды и удивилась — все были одеты по-современному, со вкусом.

Толеу тоже выглядит франтом: на нем черный костюм с узкими брюками без манжет, белоснежная сорочка, капроновый черный галстук, узконосые туфли. Ну прямо конферансье какой-нибудь концертной бригады!

Мы подошли к танцующим. Толеу вышел на середину и объявил:

— Сейчас будет вальс! Дамы сами приглашают того, кто им по сердцу!

Люди, видимо, стеснялись — музыка играла, а круг пустовал. Взгляд мой упал на Толеу, который стоял в противоположной стороне, чуть прислонившись к столбу. Я безошибочно угадала, что он сильно волнуется, хоть и не смотрит в мою сторону. Мне стало его жалко. И я твердыми шагами пересекла пустой круг и пригласила Толеу. Вы бы видели в этот миг лицо моего джигита! Мы долго кружились, и мне казалось, что нас несут крылья и над нами горят не электрические лампочки, а яркие звезды. До чего же хорош этот вальс с названием «Милая моя!» Какая мягкая, трепетная мелодия!

Когда мы закончили вальс, раздались громкие аплодисменты.

В двенадцать все сели за стол, который был накрыт в соседней комнате. Мужчины разлили вино. На всю мощь включили приемник. Бьют куранты. Мы встали и слушали глубокий взволнованный голос диктора:

— С Новым годом, с новым счастьем, дорогие друзья!

Мы поздравляем друг друга…

Здравствуй, Новый год! Исполнишь ли ты мои желания? Их много. Я хочу всем людям на земле — мира, стране моей — силы и славы, народу моему — большого счастья, а себе — настоящей любви!

ПОКА ХОЖУ ПО ЗЕМЛЕ

перевод М. Симашко

МОЕ ЗИМОВЬЕ

Было начало июня, и солнце щедро грело землю. Буйная трава покрывала степь. Бесконечная, бескрайняя, родная, она была похожа на невесту, нарядившуюся в невиданный бархат, любующуюся своей красотой. А когда появлялся степной нерасторопный ветер, степь начинала колыхаться вся, как море. Даже белые гребни волн чудились вдали. Словно тепло родного очага — это легкое дуновение…

Особенно податлив ветру высокий ковыль. Он будто длинное руно, ниспадающее с шеи двугорбого верблюда. Пригибаясь под ветром, ковыль и создает впечатление белых барашков на гребнях зеленых волн. А весь травостой настолько густ, что не видно ни одной прогалины. И лишь на обочине грунтовой дороги, истоптанной и изъезженной, появляется из-под травы красноватая рыхлая земля.

Мы стоим у самой мечети на высоком, господствующем над степью холме. Очень хочется подняться на минарет, чтобы оттуда посмотреть окрест. Но все лестницы, ведущие наверх, давно уже обвалились, а кирпичи растащены не известно кем и когда. Но даже в таком виде старая мечеть красива и величественна. Она построена очень давно и известна далеко за пределами нашего края. Из области уже приезжали комиссии, составляли планы реставрации. А пока что вся нижняя, доступная людям, часть мечети разорена и изуродована. Даже примыкающая к стене цинковая кровля искорежена и погнута, словно на ней проводился кокпар, конная игра. Грустно смотреть на эти заброшенные полуразвалившиеся стены, одиноко стоящие посреди бескрайней зеленой степи…

Вспомнилось, как когда-то наш аул разбил свои юрты возле самой мечети. Нам, мальчикам, казалось, что пустое здание разговаривает с небесами на каком-то таинственном, непонятном языке. Действительно, когда мы прикладывали ухо к жженому красному кирпичу, то слышали смутный гул и как будто чей-то говор. И тем громче и явственней был он, чем сильнее становился степной ветер. По вечерам было страшно проходить мимо темнеющих стен, а в лунные ночи нам чудились огоньки на верхушке минарета, там, где смутно сиял серебряный полумесяц…

Все понятно сейчас, да и мечеть стала меньше и обычней, словно бы ушла в землю. И все же жалко мне ее — ту, вспоминающуюся в снах далекого детства!

Я взобрался на крышу ветхой землянки, примыкающей к стене мечети. Подняв руки над головой, крикнул:

— Здравствуй, степь!..

— Здравствуй…

Будто это из-под земли отозвалось в развалинах. Каким-то расслабленным становлюсь я здесь. Не знаю, хорошо это или плохо, но сердце щемит непонятной сладкой грустью. Кажется, вот сейчас выйдет из-за стены мать, раскинет свои натруженные руки, бросится мне навстречу:

— Здравствуй, сын мой!..

О благословенная родина!..

Священная земля отцов, дедов и прадедов, где кочевали на приволье неисчислимые поколения моих предков!..

Святая святых… Дерево, в кроне которого приютилось гнездо моего детства… Колыбель рода моего, земля обетованная… Отчизна!..

Неисчислимые отары овец, буйные косяки стремительных аргамаков вспаивала ты век за веком для моего рода. Дремлющие холмы, многоводные озера, дремучие леса — все есть у тебя для человека!