Девушка выбирает судьбу - [36]

Потом я бросилась на кровать, уткнулась лицом в подушку и заплакала навзрыд. Вот тебе, получай. Ты сама хотела, как Павел Корчагин, только на линию огня. Еще хочешь или хватит?

Передо мной всплыл мой родной город, моя мама, дорогие друзья и товарищи, от которых я по дурости уехала в эти пески. Что я сделала плохого?.. Почему же такая неблагодарность? В это время кто-то постучал в дверь. Я не ответила. Стук повторился. Наконец за дверью послышался голос: «Дорогая Маздак, нужна срочная помощь двум молодым роженицам. Они у нас в медпункте».

— Сейчас приду… — ответила я как во сне.

…Роды прошли благополучно. У обеих — здоровые, горластые сыновья… Суюнши, суюнши, люди!

Было за полночь, когда измученные, но счастливые матери глубоко и спокойно заснули. Младенцы тоже затихли и сладко почмокивали.

Мне снова стало невыносимо от мысли о фельетоне. Бабушка Ирисбике, видимо, поняла, что творится у меня на душе, села рядом со мной и погладила мою руку.

— Не надо так убиваться. Народ не виноват в том, что живут еще такие, как этот, что написал. Люди всегда сумеют отличить белое от черного. Наберись терпения. Все выяснится. Мы это дело не оставим…

В этот момент кто-то тихо постучал в дверь. Бабушка Ирисбике открыла, вошел Толеу, бледный и взлохмаченный, как после пожара.

Бабушка ушла к больным.

— Ты что это в ночь-полночь? — обиделась я.

Толеу заговорил так громко, что мне пришлось его предупредить — здесь больные.

— Я уже разговаривал с парткомом и комитетом комсомола. Просил как можно быстрее послать комиссию для проверки. И сказал, что так может написать только нечестный человек.

— Ладно, посмотрим. А ты мог бы и пораньше прийти. Уже четыре часа утра, — упрекнула я его.

Толеу покраснел и опустил глаза.

— А я с вечера стою возле твоего дома. Я видел, как ты выбежала, но останавливать не стал, подумал, у тебя срочное дело. Так и ходил туда-сюда.

— Ты что, все это время был на улице?

— Сегодня не холодно.

Я не нашлась, что ему сказать.

— Так и замерзнуть недолго. Хочешь спирту? — выпалила я неожиданно.

Толеу покраснел еще сильнее.

— Не пью.

Я вскочила и обняла его.

— Ладно, иди, — велела я ему и опустилась на стул.

Он, не говоря ни слова, послушно повернулся и, не оглядываясь, вышел.

Теперь я только и думаю о Толеу. Сказать правду, я иначе представляла своего жениха. Он виделся мне не только умным и серьезным, но еще и высоким, стройным, красивым, гордым, молчаливым, чуть суровым, но великодушным. Я, конечно, буду понимать его с полуслова, по одному взгляду, движению бровей, выразительному жесту и любить до безумия. А оно вон как обернулось! Предположим, Толеу умен и деловит, и ростом вышел. Но слишком уж он мягок, уступчив, даже послушен, и потому бывает вспыльчив, как порох… Его можно сравнить с веткой краснотала. Гнется-гнется, а потом как полоснет… Что бы сказал Толеу, прочитав эти записи?..

А на душе все-таки муторно. Проклятый фельетон. Из-за одной такой статейки можно испортить столько крови.

20 декабря. Сегодня прибыла комиссия из пяти человек: представители парткома, исполкома, комсомола, главный врач и заместитель директора.

Мне уже рассказали, с кем они беседовали, о чем спрашивали, чем интересовались. Пусть разбираются. Я не боюсь — никакого преступления не сделала, не украла ни одной копейки, никого не уморила неправильным лечением.

Вечером зашел Толеу и принес, как шутят казахи, целый мешок новостей. Особенно я хотела узнать, что сказали родители умершей девочки. Они в один голос ответили: «Бог дал — бог взял». Подумать только — Базаркуль защищала меня! Бабушка Ирисбике обстоятельно рассказала о делах в кишлаке после моего приезда и о состоянии медпункта.

— Ты бы так вразумительно не смогла, — заметил Толеу.

Оказывается, здесь действительно был газетный работник. Разговаривал он все время только с одним управляющим. Ну, понятно, основательно выпили и плотно закусили. А потом стали решать мою судьбу. Самоуверенный корреспондент ни разу не поговорил не только со мной, но и с секретарем комсомольской организации. А уж аксакал постарался.

Как большую тайну Толеу рассказал мне, что комиссия приехала с более широкими полномочиями. Но чтобы не вызывать лишнего шума и не спугнуть кое-кого, было сказано, что приехали проверить факты, приведенные в фельетоне.

23 декабря. Главный врач два дня подряд проверял работу медпункта. Узнал, как шли дела до меня. Подробно выяснил, почему умерла девочка. Побеседовал с каждым работником медпункта, поинтересовался диагностикой. И только после этого пригласил меня.

— Служить своему народу — высшее счастье, — начал он с общей фразы, и это меня насторожило. Но потом мы разговорились и не заметили, как пролетело три часа. Он тепло, по-отечески рассказывал мне о долгой и нелегкой практике в этих краях, подсказывал, советовал.

— В целом вы начали неплохо. Но надо быть мягче. Как с родным отцом, с матерью, с любимым братом. Народ это ценит. В чем вы неправы, скажут члены комиссии. Но я убежден в одном: если ты по-настоящему любишь свой народ, он тебя поймет и простит опрометчивые поступки.

Я поблагодарила судьбу, что моим начальником оказался такой человек.