Девушка выбирает судьбу - [32]

Вечером мы вдвоем с Акмоншак направились в клуб на торжественное собрание. Народу полным-полно. В помещении трудно дышать от копоти керосиновых ламп. Увидев меня, несколько женщин сразу потеснились и освободили место.

Через некоторое время воздух в клубе стал спертым. И смех и грех: управляющий запретил делать в окнах форточки, чтобы зимой было теплее. Теперь люди вынуждены открывать дверь настежь. Кто сидит в углу — тому жарко, кто у двери — холодно…

Докладчика прислали из райцентра. С большим портфелем и готовым текстом. Жаль, читал он, не поднимая головы, скучновато.

После перерыва начался самодеятельный концерт. Я люблю это народное искусство за его искренность и непосредственность…

Меня поразил Толеу. Теперь я точно знаю: он рожден быть певцом. Кто бы мог подумать, что этот щупленький, вспыльчивый аульный интеллигент может так покорять сердца слушателей! Раньше я думала, что он только и умеет — учить детей нехитрым правилам арифметики. А он!.. Жаль, что его до сих пор не слышал хороший специалист.

Когда он исполнял популярную песню Тлендиева «Милая моя», я плакала, хотя мне приходилось слушать певцов со всесоюзными и мировыми именами… И показалось мне, что в тот момент он несколько раз выразительно посмотрел в мою сторону.

После концерта я поднялась на сцену и от души поздравила всех артистов и Толеу. Я не преминула заметить, что мне особенно понравилось исполнение песни «Милая моя».

Для Толеу это было полной неожиданностью. Он растерялся:

— Ойпырмай! Ойпырмай![58] — бормотал он взволнованно. — Пусть аллах вас вознаградит! — и лихорадочно схватил мои руки.

Ну и сказанул! Я-то знаю, что он убежденный безбожник. Но недаром, видно, говорят, что когда утка растеряется, назад плывет.

Толеу хотел меня проводить, но я ему не разрешила, отговорившись тем, что со мной Акмоншак.

9 ноября. После утреннего приема больных я взяла лошадь и поехала на соседнюю ферму: необходимо было проведать роженицу.

Свекровь и свекор молодой женщины бурно обрадовались моему приезду. Меня очень тронуло, что свою внучку они назвали моим именем — Маздак. Теперь нас двое: Маздак-новорожденная и Маздак-невеста. Ребенок растет нормально, молодая мать тоже чувствует себя неплохо. Я наказала старикам в случае чего сразу сообщить мне и уже хотела ехать обратно, но седобородый аксакал уговорил остаться на бесбармак.

После щедрого угощения я попрощалась со своей тезкой и пошла ловить своего пегого. Как всегда, с трудом всунула ногу в стремя и приготовилась было сесть в седло, но… Очнулась, когда меня уже поднимали с земли. Ушибов вроде бы не было; кругом стоял хохот, и я не знала, куда глаза девать. Спасибо аксакалу, он строго прикрикнул на джигитов, и те притихли.

— Чего ржете? Никогда не видели казаха, упавшего с лошади? А ты, дочка, старайся в другой раз не толкать носком в пах коня.

Что делать — смеяться или плакать… Моя осатаневшая лошадь носилась по аулу, как корова, за которой гонится овод. Вот открылась висевшая на седле сумка, и из нее посыпались медикаменты, бинты, вата, термометры. Лошадь испугалась еще больше и начала брыкаться, мотать головой, вертеться на месте. А когда открылась коробка с пудрой и поднялось белое облако, раздался новый взрыв хохота. Я тоже не смогла сдержаться и от души смеялась вместе со всеми.

Старик послал детей собрать мои вещи, а один из джигитов быстро заарканил моего пегашку. Кое-как сдерживая дрожь, я снова подошла к лошади, джигиты, не спрашивая разрешения, легко подхватили меня на руки и посадили в седло.

«Эх ты, амазонка!» — мысленно издевалась я над собой и весело хохотала.

10 ноября. Сегодня долго сидела над книгой. Спать легла уже за полночь. Не успела заснуть, как кто-то нетерпеливо постучался.

— Кто там? — сердито спросила я.

— Апай, это я, Сабур.

Я сразу вспомнила ученика седьмого класса. Он хороший активист, но его мать очень суеверная женщина, суеверие даже стоило ей одного глаза…

Подросток, запинаясь и глотая концы слов, рассказал о том, что творится у них в доме.

— Я все никак не мог добыть вот это, — он разжал кулак и показал несколько разноцветных бумажных ленточек, на которых мулла-знахарь пишет свои «целебные» заклинания.

Мы вдвоем побежали к участковому милиционеру. Я его видела всего раз или два. Это коренастый, с пышными усами дядька средних лет. Ходит он, как на параде: выпятив грудь и выкидывая далеко вперед прямые ноги.

Не успели мы постучать, как скорый на сборы милиционер уже открывал дверь. Я ему рассказала, в чем дело, и показала вещественные доказательства.

— Давно я слежу за этим коршуном, — сердито заметил милиционер. — Но уж очень ловко прячут его эти глупые фанатики.

Мы быстро направились к дому Сабура. Входим. Вкусно пахнет свежей вареной бараниной. Мулла-знахарь как самый почетный гость сидит выше всех и пьет чай. На голове охапкой грязного белья громоздится сальде[59]. Увидев милиционера, мулла выронил пиалу из рук. Красно-бурая жидкость потекла по скатерти.

Хозяин дома, стараясь не подавать вида, гостеприимно пригласил нас отведать мяса и выпить чаю.

— Не беспокойся, хозяин, — вежливо отказался милиционер. — Мы пришли за твоим гостем.