Девушка выбирает судьбу - [131]

Прошло еще некоторое время, и поползли по аулам слухи, что те, которые были в плену, — изменники родины. Их как будто судят и отправляют на север. Так горько мне стало, что жить не захотелось, И все же думалось, что Сатыбалды найдет возможность дать весточку о себе…

Подруга, с которой я делила трудности военных лет, к этому времени уехала от меня и поступила в медицинский институт. И вот, когда дошли до меня слухи о том, как поступают с бывшими военнопленными, я заплакала, заголосила, как по покойнику. Наверно, первый раз за все время разлуки с Сатыбалды я так безутешно рыдала. Насилу откачали меня соседи. Как и в тот раз, когда умерли дети. Женщины плакали вместе со мной, а их мужья давали советы, куда писать дальше. Каждый божий день кто-нибудь из них приглашал меня в гости, не давали оставаться одной. Постепенно я опомнилась, пришла в себя и поняла, что все это, наверно, записано в книге моей судьбы. А дальнейшую свою жизнь решила посвятить всем тем людям, которые помогали мне в самые трудные минуты жизни, спасали меня. «Заболеет у них ребенок или занедужат сами — им опорой буду», — решила я.

У моих соседей семеро детей. Живут они неплохо. И все же у меня, что называется, роскошная квартира по сравнению с ними. А девочка их не хочет всякий раз идти ко мне. Даже отец с матерью не могут уговорить ее. Лишь изредка соглашается она, когда покупаю ей плитку шоколаду. Вижу, что из жалости ко мне соглашается она. А когда выходим, девочка все время с сожалением оглядывается назад.

Если бы вы знали, как происходит все это! Конфеты, которые я приношу, она аккуратно делит между братишками и сестричками. Потом я дрогнувшим, виноватым голосом прошу: «Иди, крошечка, переночуй у меня!» Девочка с мольбой в глазах смотрит на папу с мамой, как бы прося их заступиться. Но они молчат, потом говорят: «Иди, иди, доченька, переночуй у тетеньки». Утром, еще до восхода солнца, она просыпается и, скатившись клубочком с постели, не расчесав кудряшек, тут же убегает. А я долго сижу, свесив руки…

Мои соседи — тихие, уравновешенные люди. Про таких говорят, что они «и овцу не обидят». Муж работает сапожником в артели, а жена — швеей. Никогда не вмешиваются они ни в какие склоки, не поднимают голоса, заняты только своим трудом и детьми. За пятнадцать лет совместной жизни они ни разу крепко и не поругались. И когда они пьют вприкуску чай с хлебом в кругу семьи, мне кажется, что на свете нет более счастливых людей.

Приятно смотреть на них, когда в доме достаток: получили премиальные или просто заработали больше обычного. Тогда родители перешучиваются друг с другом, подкладывают один другому и детям лучшие куски. Но и в обычные дни то же самое. Разве что прорежет иногда лоб морщинка заботы. А дети все так же шумно скандалят между собой из-за какой-нибудь чепухи, и нет ничего веселее и живительнее этого шума. Чего стоит хотя бы один малиновый голосок их маленькой девочки. Я молча сижу у них и думаю о том, сколько скрытого достоинства в их жизни…

А в выходные дни!.. Как хорошо становится на сердце, когда видишь их идущими всей семьей в гости к соседям или родственникам. Еще лучше в праздничные дни, когда одеваются они во все новое. Кажется, половину своей прелести лишился бы яркий майский день, если бы не вышли они на улицу: отец с маленькой дочкой на шее, мать, ведущая за руку младшего сына, а вокруг остальные. У маленькой красный флажок в руке, и она машет им, машет…

Оставшись одна, я сравниваю себя с ними. Горькая волна приливает к сердцу, в глазах туманится, словно вот-вот полечу в пропасть, и я начинаю дрожать, как в лихорадке. Скорее, скорее к людям!..

Да, когда я одна, мне начинает казаться, что огоньки жизни во мне давно уже погасли, а вокруг безлюдная высохшая пустыня. И постепенно наплывает густой беспросветный мрак… Но самый страшный враг для одинокого человека — ночь. Чего только ни мерещится тогда, какие кошмары! То задирают меня бешеные волки, то мертвой петлей душит огромный удав. А потом снится, что всю землю затопило водой, и мои милые детишки — сыночек и дочурка мои — страшно кричат, умоляют о помощи. Они погружаются в бушующую пучину, я с воплем кидаюсь за ними…

Сатыбалды, мой муж, однажды приснился мне. Он стоял в дверях и никак не решался переступить порог нашего дома. Страшный он был — одни кости да кожа. Весь в лохмотьях, с непокрытой седой головой, просто стоял и смотрел на меня.

— Вот какой я теперь! — едва слышно вымолвил он и опустил голову, как нищий.

Я вскочила с постели, бросилась ему на шею…

Просыпаюсь от собственного крика, и свинцовая тяжесть ночи наваливается на меня. Снова головой в подушку, чтобы спрятаться от этой страшной давящей темноты.

В такие минуты собственный дом кажется сырой, провалившейся могилой, а белый свет — кладбищем, где царит мертвая гнетущая тишина, без малейшего признака жизни. Для человека в таком состоянии никаких надежд больше не существует. Все чаще казалось мне, что я напрасно занимаю чье-то место на этом свете. Раздражительной, угрюмой стала я. Казалось, что все виноваты в моем горе, в моем жалком состоянии — общество, время, люди. Я проклинала все и вся вокруг. И приходила мысль — покончить с собой…