Девушка выбирает судьбу - [133]

Но сама Маржанбике, которая и по сей день здравствует, на все расспросы отвечает коротко:

— Этот портрет — память о моем муже Даулбае.

Только однажды, когда ее пригласили на праздничный сбор пионеров, она подробно рассказала подлинную историю портрета. Вот эта история.

Было совсем темно, когда Маржанбике вскочила с постели и начала торопливо собираться.

— Что с тобой? Куда ты? — удивился Даулбай.

Пеленая сонного ребенка, молодая женщина с упреком заметила:

— Ты все время говоришь, что пришел кенес[62] и мы теперь заживем по-человечески. Даже дома перестал бывать, стараешься, чтобы во всех аулах быстрее был кенес… А здесь сыновья Туремурата, как бешеные волки в овчарне, безжалостно льют кровь простых людей…

— Кто тебе сказал? — испуганным голосом спросил Даулбай и машинально потянулся к оружию. — Они же все в тюрьме!

— Сама видела собственными глазами! Все собираются в кыстау Туремурата, что в камышах. Распространяют слухи, будто проклятый белый царь опять сел на трон. Народ очень обеспокоен. Ведь эти волчата говорят, что от самого царя привезли наказ истребить всех бялшебеков[63]…

— Врут они, гады! — у Даулбая заходили скулы, он крепче сжал свою трехлинейку без штыка, которая верно служила ему еще с шестнадцатого года, когда он отобрал ее у царского солдата.

Он смотрел на жену и не знал, что подумать и что предпринять. Ведь они в свое время выловили всех сыновей феодала и первого в округе богача Туремурата и заперли в тюрьму. Им бы давно следовало рубить лес в Итжеккен[64], а они возглавляют белую банду и терроризируют народ.

Будто перед боем, он дозарядил винтовку. «Да, видимо, верными были слухи о том, что большая группа феодалов сбежала из тюрьмы в Каракумы и вербует там всех недовольных Советской властью в свою банду…»

— Никуда ты не пойдешь. Оставайся здесь. Никто тебя не тронет. А я слетаю в город. День — туда, день — обратно. Потом мы их всех переловим!

Жена взяла на руки запеленатого ребенка и вплотную подошла к мужу:

— Я ни за что здесь не останусь!

— Трудно с ним, — погладил он маленький сверток.

— Ничего, как-нибудь справимся.

Даулбай был в замешательстве. Он хорошо знал, что озверевшая банда не пожалеет ни его жену, ни сына — убьют. Разве может он оставить их на растерзание врагам? А до города больше ста верст. Когда они втроем туда доберутся?

— Родная Маржан, не бойся. Стоит мне известить ревком, и им конец!

— Пока ты доберешься, они и меня и сына твоего прирежут!..

Даулбай Койшыгулов был членом ревкома, контролировавшего всю эту округу. Он объездил три Совета, граничащих с Тургайским районом, помог очистить их от байских прихвостней, поставил толковых бедняков и теперь вернулся к родному очагу. Ему в голову не приходило, что в его ауле орудует банда.

Наконец жена согласилась остаться, и он уже взялся за скобку двери, как у самого окна раздался гулкий конский топот. Потом послышались голоса:

— Конь его здесь!

— Попался, голубчик!

— Смотрите, чтобы он не улизнул в темноте!

— Ничего, ночь лунная.

— Перестаньте галдеть!

Даулбай вспомнил, что он был сарбазом[65] Амангельды Иманова, зарядил винтовку и приготовился к встрече. Жена кинулась к нему.

— Не надо. Иди к ребенку! — скомандовал он.

За дверью о чем-то совещались. Потом в ночной тишине раздался визгливый фальцет:

— Эй, поганец Койшыгула, выходи сюда, поговорим! Нам ничего не стоит поджечь это змеиное гнездо, да жалко твою жену и ребенка. Ну, выходи быстрее!

Даулбай молчал. Проснулся и заплакал испуганный ребенок. Маржанбике взяла сына на руки и подошла к мужу.

— Что бы ни случилось, я буду рядом с тобой!

Муж молчал. Ребенок, видимо, чувствуя недоброе, заплакал еще громче и начал дергаться.

— Накорми его, — буркнул Даулбай.

— У меня пропало молоко.

— Тогда вот что: иди через внутренний ход в хлев, — сказал Даулбай, с трудом разжимая сведенные скулы.

— Все равно я потом вернусь.

Маржанбике с ребенком в одной руке и бумажным свертком в другой кинулась к внутренней двери, через которую обычно ходили в хлев, когда наступал сезон окота. В темноте она наступила на маленького козленка, тот жалобно заблеял. Она присела от неожиданности. Немного успокоившись, нашарила в углу кучу соломы, села и дала грудь ребенку. Ребенок жадно припал к соску. Маржанбике обрадовалась, но сразу представила, что сейчас должно произойти, и, сжимая бумажный сверток, заплакала горько и безнадежно.

А ведь всего лишь полмесяца назад все было совсем по-другому.

— Маржан, вставай! Зажги свет!

Она спала очень крепко, голос мужа показался ей идущим издалека, как эхо. И никак не могла пошевелиться.

— Маржан!..

Она с трудом открыла глаза. Голова словно прилипла к подушке.

Наконец Маржанбике встала, спустила со скрипучей деревянной кровати ноги на кошму и незло стала выговаривать мужу:

— Что ты все рыщешь по степи, как серый волк? И домой приезжаешь, когда вздумается. У других мужья сидят дома, на аркане за порог не вытащишь. Или тебе больше всех надо? А может, ты вообразил себя батыром? Забыл, что ты всего-навсего сын пастуха, и отец и дед твои пасли байских овец. Целыми днями не слезаю с крыши, высматриваю, откуда ты появишься, глаза проглядела.