Девушка выбирает судьбу - [118]

— Бис!

— Бис… Браво!

Трудно ублаготворить наших зрителей. Хлопали певице до изнеможения. Она уже спела по два раза четыре песни, но люди не унимались. Особенно неистовствовали задние ряды, где обычно сидят подлинные ценители музыки. Слышался даже дробный топот ног.

— Бис!..

Мне стало жаль маленькую певицу, но она как ни в чем не бывало выполняла все просьбы и продолжала петь. Какой-то невидимый контакт был у нее с залом, истосковавшимся по настоящей песне. И все же наступил конец. Она долго не выходила на сцену, и люди просили, требовали хотя бы ее появления.

Мягкой красивой походкой вышла девушка на просцениум, сложив руки на груди, поклонилась всему залу. Так когда-то кланялись невесты. И это тоже понравилось людям. А я сидел и вспоминал, узнавая все больше….

Та женщина, которую я знал, тоже выходила благодарить людей за аплодисменты и поступала так же. Даже улыбка у нее была такая же: маленькие ровные зубки в розовом овале. А может быть, случайное сходство? Мало ли у кого белые зубки!..

Каншатай Алиаскарова… Я произносил про себя имя певицы и не находил в нем ничего знакомого. Ту женщину звали Гульжан. И фамилия у Гульжан-апай была совсем другая. А эта девушка еще слишком молода, чтобы быть замужем…

Я хоть и помнил фамилию мужа Гульжан-апай, но вспомнил только прозвище — «Мокрый нос». В глаза мы всегда его называли «ага», а за глаза не иначе, как «наш мокроносый дядя в доме Гульжан-женеше». Был он рыжий, с громадным багровым носом и толстыми потрескавшимися губами. Раны на губах он обыкновенно заклеивал бумагой, так как они всегда сочились.

Была еще у нашей Гульжан-женгей курносая свекровь — злая, как змея в весеннюю пору. Родственников по мужу у нее было несметное количество. И, как водится, одни в ней души не чаяли, другие при упоминании одного ее имени щетинились, как ежи.

Нелегкими были тридцатые годы в наших местах, но потом дела пошли получше. Даже в таких отдаленных районах, как наш, начали работать самодеятельные театры, драматические и хоровые кружки. По нескольку раз в году устраивались всевозможные песенные состязания и смотры народных талантов.

До сих пор помню первый концерт нашего районного самодеятельного театра. Все было внове: сцена, кулисы, громадный занавес. Мы, мальчишки, теснились с утра у входа, но для всех не хватало места. Хорошо, что дело происходило в теплую пору и нас выручали деревья, росшие вокруг летней эстрады.

И вот тогда я впервые услышал этот необыкновенный голос. Он принадлежал нашей Гульжан-апай. Десятки раз вызывали ее на сцену, заставляли петь снова и снова. Она пела и раскланивалась по-старинному, так же, как сегодня эта девушка. И пела она ту же песню Ахана-серэ «Ман-ман кер». Даже улыбка у нее была такая же…

В те времена спектакли обычно ставили учителя. Они сами инсценировали известные романы, повести, дастаны, кисее. Гульжан-женгей играла роли Кыз-Жибек, Баян, Шолпан, Шуги, Галии, Гайши и другие. Ее имя было у всех на устах в нашем районе, да и во всей округе. Только и разговору было о том, что и как спела Гульжан, какую новую роль готовит она сейчас.

В стране проходили первые выборы, и Гульжан выезжала в колхозы, выступала перед чабанами на отгонных пастбищах. По народному обычаю, не одними аплодисментами приветствовали ее там, но и щедро одаривали ценными подарками. Кому, как не мне знать все это. Ведь я ездил с ней в качестве суфлера. Вся наша школа завидовала мне.

Пока Гульжан-апай выступала в райцентре, все было тихо. Но когда она стала выезжать в аулы, грянул гром. Мы не знали ничего об этом, и вот однажды она не явилась на репетицию. Долго ожидали ее, и в конце концов наш режиссер послал меня за ней.

Не успел я переступить порог дома, как услышал визгливый голос курносой свекрови. Его можно было узнать за три версты. Сердце екнуло у меня в груди. Я замер на месте, но продолжал слушать все, что они говорили.

— Бога решилась забыть, несчастная! — кричала свекровь. — Не я ли спасла тебя от голодной смерти, а?

Это было правдой. В голодном тысяча девятьсот тридцать третьем году старуха подобрала на базаре обессилевшую от голода девочку, привела домой и выходила ее. Не знаю, было ли у нее на уме это с самого начала, но только в шестнадцатилетнем возрасте она выдала ее замуж за своего слюнявого сына.

— Я всегда слушалась вас, апа…

Это был голос Гульжан. Но старуха, видимо, оставила ее и кричала теперь на сына:

— Эй, тебе говорю!.. Угомони-ка свою бессовестную бабу. До каких лет я дожила и столько мук приняла, что не хочу на старости лет служить посмешищем в глазах соседей. Я с самого начала тебя предупреждала, чтобы не отпускал эту сучку на шайтановы игрища!..

— Апа… Я ведь сказала вам, что с сегодняшнего дня не переступлю порога театра…

Гульжан говорила сквозь слезы.

Тогда я все понял. Наш режиссер был умный и красивый мужчина, великолепно разбирающийся в искусстве и способный оценить подлинный талант. Давно уже ходили среди обывателей района слухи о взаимоотношениях режиссера с Гульжан. Когда они были в каком-то колхозе, один из родственников ее мужа видел их выходившими из клуба под руку…