Девушка в синем - [67]
Сюзан Сарабель предложила мне к ним присоединиться. У нее царили мир и порядок. Танцуя свои номера и участвуя в некоторых постановках Хлюстина, я в течение пары месяцев спокойно вздохнула.
После одного из наших спектаклей в моей уборной появилась восторженная молодая дама. Я снова ее встретила, когда позднее вернулась в Монте-Карло. Мы стали друзьями. Ее спутник, дальний отпрыск английской королевской семьи, Жорж Чадвик, удивительно походил на короля Георга Пятого и его русского кузена Николая Второго. Располагая большими средствами, он постоянно проживал в Монте-Карло. У него был красивый бас, и до войны он пел в опере. Главным его занятием было посещение баров. Вместе с хорошенькой, элегантной подругой они составляли приметную пару.
Труппа Сарабель скоро распалась, и я опять оказалась «на мели». Ничего не оставалось, как идти на поклон к Саблону. Обиженный моим переходом в Канны (он был не в ладах с Жоржем Раймоном), он встретил меня нелюбезно и тянул со своим решением. Напоминание о моей причастности к Русскому балету Монте-Карло он небрежно откомментировал: «Ну, уж это для нас не рекомендация!..» В конце концов Саблон все же соблаговолил меня ангажировать…
Создатель Нового балета Монте-Карло[240] Марсель Саблон, брат шансонье Жана Саблона, был в прошлом незначительным актером. Теперь он гордо носил в петлице «Франциск» — орден, пожалованный ему маршалом Петэном[241]. Марсель Саблон был вспыльчив, вульгарен, но, в общем, довольно добродушен. Он даже спас немало молодых людей от службы в немецких рабочих бригадах, ангажировав их в нейтральное Монакское княжество. Беда, однако, была в том, что об искусстве он не имел никакого понятия и в то же время лишен был того чутья, которое иногда создает крупных театральных руководителей. Его обмолвки славились на всем Побережье. Когда, например, ангажированный им знаменитый дирижер Поль Паре справился у него о составе оркестра, Саблон не понял: «Ну как же, — пояснил Паре, — ну, например, сколько у вас первых скрипок, сколько вторых?» «Что вы! — возмутился Саблон. — В нашем оркестре только первые скрипки!» Мари-Луиз Дидион, возобновлявшей второй акт «Лебединого озера», стоило немалого труда помешать ему добавить «штук пять-шесть танцовщиц» в знаменитую четверку лебедей. «Совсем было бы как герлс», — восхищался он своей находкой. На сценических репетициях опер и балетов он оглушал всех неистовым криком и неизменно приказывал осветителям: «Валяй! Освещай все красным! Валяй!!»
В выборе состава своей труппы Саблон руководствовался привлекательной наружностью или престижем артистов из Опера (тогда далеко не достигавших современного качества). В первую очередь в Монте-Карло перебрался клан, возглавляемый Гюставом Рико[242]. Когда-то Рико был одним из двух танцовщиков Опера и носил звание первого солиста. Все остальные мужские роли в балетах исполняли девушки в мужских костюмах.
Перейдя на преподавание, он обрел известность как педагог мужских классов. Он, бесспорно, знал свое дело, но оно для него сводилось к технической оснащенности. Балет как искусство был ему не понятен и, скажу больше, враждебен. Он терпеть не мог русских вообще, а у нас в труппе — меня в особенности. В классе, когда я танцевала, он демонстративно поворачивался ко мне спиной и, наклонившись, без конца зашнуровывал свои туфли… С ним прибыли его похожая на цыганку супруга, их дочка, массивная девушка, явно попавшая в балет по наследству, их племянник, так и не понявший, каким образом он стал солистом. Три молоденьких танцовщицы из кордебалета Опера и два юноши, до войны собиравшиеся поступать в военно-морскую школу, принадлежали к этой сплоченной группе. Начинающий танцовщик Жан-Жак Этчеверри[243], молодежь из студии Седовой и парнишка, развозивший товар на тачке и незадолго до того взявший у меня первые четыре урока танцев, составляли нашу труппу. Все же из Опера приехал и Поль Губе[244], прекрасный первый танцовщик, кажется, не поладивший там с Лифарем. С прошлых спектаклей оставались Черина, Мюлис, пикантная Ирина Степанова[245], Ольга Старк и скромные брат и сестра Головины[246].
В труппе, где все еще помнили мои весенние выступления, мое появление было не совсем приятно, особенно новоиспеченным хореографам, чувствовавшим себя неуютно перед танцовщицей, работавшей с великими мастерами.
Что до великих им было далеко — еще куда ни шло. Великих вообще мало. Но все же! В звании хореографов у нас ходили немец, избравший себе псевдоним Ленский, и Тони Грегори (Рико и Губе только восстанавливали имевшийся балетный репертуар). Ленский прежде работал в берлинском кабаре, но даже там ничего не ставил.
Корсиканец Тони Грегори, всю жизнь проведший в богемных кругах, считал себя танцовщиком в стиле «модерн» (в котором часто в те времена довольствовались «вдохновением»); он подражал Сахаровым и участвовал в организации двух-трех народных празднеств. Уже не первой молодости, нервный, тщедушный, он, бесспорно, не был бездарным, но его фантазия и способности не опирались на профессионализм. Он обладал общей художественной культурой, играл на фортепиано, сочинял музыку, писал стихи и прозу, рисовал карикатуры, эскизы театральных и модных костюмов. Но о технике танца он не имел представления.
