Девушка в синем - [69]

После гастролей в Мадриде, Сарагоссе и Бильбао мы, нагруженные всем, что могли приобрести на наше жалованье, тронулись обратно в голодное Монако. При переезде границы странным образом отсутствовали таможенники. Саблон (чьи покупки, конечно, изрядно превосходили наши), как выяснилось, угощал их хересом.

По возвращении нам, утомленным гастролями, пришлось сразу начать серию ежедневных выступлений в Ницце, затем на открытом воздухе в Кафе де Пари. Под конец мы изнемогали. От отвесных скал Монте-Карло жара исходила как от печки; питались мы снова мороженым на сахарине и свежими томатами. Отпуск стал совершенно необходим. Несмотря на бурный протест бабушки, которую я оставляла на попечение друзей, я решила уехать на неделю отдохнуть в От-Прованс. В прелестном средневековом городке Ванс было почти прохладно, в пансионе «Жуа де Вивр» («Радость жизни»!) — почти сытно. Вокруг Соломона Владимировича Познера, скрывавшегося там под чужой фамилией от немцев (что не мешало ему писать «Историю еврейской культуры»), собралось интересное общество. По вечерам я к нему присоединялась. Днем прогулки в окрестностях по скалам и горным дорожкам, где благоухали лавры, лаванда и розмарин, были бы совершенно восхитительны, если бы не вездесущие шипы и колючки.

Из Ниццы в Ванс толстопузый паровозик с заплаткой на груди, не слишком утруждаясь, тащил несколько вагонеток со скамейками, но без крыш и дверей. Почти вся публика была местная. Певучий южный акцент радовал слух. Путешествовали все с удобствами, ребятишкам тут же меняли пеленки, на полу, в корзинах, с перепугу кудахтали курицы. Чтобы размять ноги, можно было слезть и не спеша идти рядом, продолжая разговор с сидящими. Теперь этот поезд заменен вонючим автобусом. Как жаль!

В ту пору гестапо все больше и больше забирало в свои когти Свободную зону, от которой оставалось одно название, и в первую очередь Ниццу, и ее обитателей неарийского происхождения. Облавы стали ежедневными. Все, кто могли, рассыпались по деревушкам Альп, где, казалось, было все же спокойнее.

Положение моей приятельницы Ольги Гольденштейн, широко известной в балетных кругах (она была прекрасной аккомпаниаторшей у Дягилева и у Нижинской), сделалось критическим. Нужно поставить в заслугу Саблону, что он тогда по моей просьбе немедленно включил ее в состав нашей труппы, что помимо заработка давало ей право проживать в нейтральном Монако. Да и для труппы она была очень ценным приобретением.

Несмотря на все катаклизмы, наш осенний сезон начался спокойно. Труппа более чем когда-либо разделялась на кланы, которые не на шутку между собой враждовали, но все сходились в ненависти к нацистам. По утрам, на уроках, все обсуждали новости английского Би-Би-Си и делали батманы на английскую военную песенку «Типперари». Пожарные из специальной бригады, обязанностью которых было день и ночь обходить казино, все его закоулки, ночами по очереди ходили в горы, где вместе с макизарами взрывали мосты и железнодорожное полотно. Мы знали, что двое из наших танцовщиков к ним регулярно присоединялись. Пожарные были также звеном цепи, созданной для помощи союзным летчикам, сбитым над Францией. Им помогали добраться до Монте-Карло, откуда Чадвик отправлял их в Англию на появлявшихся по ночам подводных лодках. Мне также довелось быть одним из маленьких звеньев этой цепи и помогать в доставке фальшивых паспортов и продовольственных карточек (тогда обязательно к ним прилагаемых), которые было особенно трудно подделывать. За ними я ездила в Ниццу на автокарах; полиция проверяла документы, но редко обыскивала.

Как-то раз я отправилась туда в префектуру, где один из инспекторов должен был секретно передать мне фальшивый паспорт для одной дамы. Человек восемь инспекторов принимали там публику. Дождавшись, когда посетители удалились, я никак не могла обратить на себя внимание «Мишеля», которого никогда не видела. Как я ни бормотала, ни мямлила, ни переминалась с ноги на ногу, ни смотрела на него «с выражением», — все было безрезультатно, «Мишель» не понимал, что мне от него нужно. В отчаянии я уже собралась уходить, когда его наконец осенило. «Ах, это вы — за паспортом? Что же не сказали? Здесь можно все говорить!»

Все без исключения восемь инспекторов были в Сопротивлении. После войны они посещали наши балеты в Ницце и коллекционировали мои фотографии.

Главным событием в труппе стал тогда приезд из Парижа балетмейстера Николая Матвеевича Зверева[249]. Хотя его нельзя назвать хореографом, утверждающим новые идеи и формы, но, проработав немало лет у Дягилева, он был профессионалом наивысшего уровня. У нас он восстанавливал ряд балетов русского репертуара. Помимо этого хорошо преподавал — именно так, как я привыкла.

Зверев плохо говорил по-французски, чувствовал себя одиноко и обрадовался соотечественникам, в частности Ольге Старк и мне.

Одновременно к нам понаехали новые «звезды» из Парижа: молодой Александр Калюжный[250], исключительно одаренный танцовщик, как классический, так и характерный, застенчивый, как девица, впоследствии краса и гордость Опера; Эдмонд Одран, поэтичный и выразительный, вскоре погибший в автомобильной катастрофе, и, наконец, Борис Траилин. Романтичная Мари-Луиз Дидион, крепкая техничка Женевьев Кергрист (обе из Опера) и Марсель Кассини, балерина Марсельского театра, дополнили эту плеяду