Девушка в синем - [65]

Утром молодой человек из Красного Креста, обычно снабжавший нас для освещения церковными свечами, отправился в центр на разведку. Оказалось, что я попала в первую из частых впоследствии облав на иностранцев.

На следующий день мы сидели в поезде, отправлявшемся в По. У нас не было ни билетов, ни разрешений. Из окна было видно, как на дорогах полиция проверяла документы пешеходов и велосипедистов. Нас никто ничего не спросил. Даже билетов… Через несколько часов мы вышли в По, где атмосфера была менее напряженной, хотя в главном отеле уже расположилось гестапо.

Мы провели зиму в Жюрансоне. Как нарочно, она была холодной. В нашей комнате чай замерзал в стаканах. На нас была все та же одежда, в которой мы в июне покинули Париж. Для возвращения туда нужно было разрешение комендатуры — иностранцам его не давали.

Пока же чахоточный Андрюша колол дрова, чтобы заработать нам на пропитание. Помощь беженцам прекратилась, вышивок не было. Случайно однажды до нас дошел небольшой перевод из Америки. Мы коротали время в городской библиотеке. Однажды пришла телеграмма: «Театр Монте-Карло предлагает вам контракт на месяц, надеюсь на благоприятный ответ — Жорж Раймон[229]». Бывший секретарь Рене Блюма, раскрыв письмо, которое предназначалось не ему, узнал мой адрес.

Во время моего пребывания в Балете Монте-Карло в 1938 году Жорж Раймон, молоденький уроженец Монакского княжества, был как бы секретарем Рене Блюма и вертелся около балета. Когда началась война, он продолжал жить без забот в родном, нейтральном княжестве. О гибели Рене Блюма еще ничего не знали. Дирекция театра предложила Раймону помочь ей в организации балетной труппы.

Вскоре последовало пояснение: «Контракт на месяц, но почти наверное на шесть недель. Само собой разумеется, Вы солистка, наиболее оплачиваемая, и все будет как Вы пожелаете… приезжайте спокойно, мы с вами старые знакомые, и я буду всячески о Вас заботиться… Дружески Ваш Жорж Раймон».

Микроскопическая точка на карте земного шара — Монакское княжество — была тогда явлением удивительным. На его крошечной нейтральной территории, расположенной в эпицентре мировых событий, люди жили как в блаженные времена начала века. Все так же белели среди цветочных партеров его вычурные здания. По розоватому асфальту, словно вымытому душистым мылом, горделиво перебирали копытами лошади извозчиков. В экипажах, под белоснежными балдахинами, на накрахмаленных чехлах подушек, располагались пожилые английские дамы в шляпках, усеянных цветами.

С перрона вокзала Монте-Карло открывался вид прямо на море. На площади благоухали апельсиновые деревца. В их окружении казино казалось котом, довольно мурлыкающим на солнце. В левой его части — зал, куда еще так недавно я ходила на репетиции к Мясину.

«Зайдемте, — предложил Жорж Раймон, — там сейчас репетирует один мальчик из Опера». Из зала, всегда освещенного электричеством, слышались звуки веберовского вальса. Мы вошли. Нам сдержанно поклонился юноша небольшого роста. Из-под гладко зачесанных волос — упрямый лоб. Чуть-чуть капризная складка губы, сосредоточенный взгляд зеленовато-серых глаз, неожиданный, тревожащий, неопределимый. Кто он? Откуда? И отчего так упорно разглядывает свои туфли? Юноша отошел — аккорды музыки, и вдруг — взлет вольной птицы, и кажется, что приземления не будет…

Теперь он замирает, будто пронзенный музыкой. Только чуть-чуть колышатся его сплетенные над головой кисти рук. Почти не прикасаясь к земле, он кружится над девушкой, задремавшей в кресле. Нежность его властна, взгляд излучает магию. И вновь, через весь зал — пролет, и он словно истаивает где-то высоко в пространстве! Я обомлела. Никогда не видела ничего подобного. Еще бы, это был Жан Бабиле[230], тогда еще почти ученик — самое непостижимое, поразительное явление в балетном мире.

На следующий день я познакомилась с остальной труппой. Солистки — девушка редчайшей красоты Людмила Черина (тогда еще Черемзина) и жена Жоржа Раймона — Марика Безобразова. Небольшой кордебалет, составленный главным образом из учеников студии Юлии Седовой в Ницце[231]. Из мужчин, кроме Бабиле, поляк Мадежский, неплохой характерный танцовщик, и стройненький Макс Бальзак, совсем недавно узнавший, что такое танец.

Однако именно он был назначен моим партнером в оперетте «Корневильские колокола», где мне предстояло дебютировать. Безобразова ставила танцы кордебалета. Я должна была сама сочинить свое па-де-де с Бальзаком. При его абсолютной неопытности и моей некомпетентности как хореографа это было нелегким делом. Хорошо еще, что эта танцевальная интермедия в оперетте была без особых претензий.

«Корневильские колокола», слава Богу, отзвонили, и мы приступили к подготовке балетного спектакля. Я обязалась танцевать три соло. Мои ноты, костюмы остались в Париже. Но фортуна мне улыбалась, а энергии было не занимать. Пусть закрыты все магазины, пусть езда по побережью стала рискованной авантюрой. В библиотеке театра нашлись необходимые клавиры. Воистину святой скрипач из оркестра сделал по ним оркестровки в рекордный срок, да еще даром! Самым трудным оказалось найти полтора метра белого шелка для туники Дианы. В поисках его я объездила буквально все. Автокары ходили редко и без расписания, бензина давно не было. Говорят, голь на выдумку хитра. Теперь к ним сбоку прилепились цилиндры с торчащей из них, как из самоваров, трубой. Эти сооружения пыхтели, дымили, отапливались опилками и, когда хотели, приводили моторы в движение. Главным их свойством были беспрестанные поломки. Поездка из Монте-Карло до Ниццы была как лотерея: если повезет — доберемся! Однако все устроилось. И на первом спектакле я, не помня себя от радости, танцевала свои номера — произведения больших мастеров хореографии на прекрасную музыку! Я снова была танцовщицей и имела большой успех!