Девушка в синем - [63]

На площади возле казино в Салисе, как везде, толпятся беженцы. Мы сели на скамейку, что нам оставалось делать? Рядом какое-то семейство. Разговорились. Евреи, они спешили перебраться в Испанию. Прощаясь, они подарили каждой из нас по билету в теплый душ в казино.

Не знаю, кто они были. Не знаю, добрались ли, не погибли ли. Хочу верить, что в трудный момент этот жест им зачелся.

Помывшись, мы оживились и начали искать ночлег. Одна кровать на троих показалась блаженством. Блаженствовать, однако, пришлось недолго. Ночью в Париже были приняты важные решения. Францию поделили на две части. Одна будет занята немцами и целиком им подвластна. Другая, южная, останется под управлением нового французского правительства маршала Петэна. Линия, разделяющая эти зоны, проходит как раз в Салис де Беарн. Необходимо его немедленно покинуть: эта граница с минуты на минуту может отделить нас от брата, кто знает, до какой поры? Но на чем ехать? «Ситроенчика» больше нет.

Бабушка не задумалась: «Пешком! Идем пешком! Пойду, пока не упаду!» — ей было восемьдесят шесть лет…

Оставалось только верить в чудеса. Я верила и не ошиблась. Перед отходом мы бросили все, что у нас оставалось. Однако у меня не хватило духа расстаться с пятитомником Монтеня, которым особенно дорожил брат. Больно резала плечо веревка, бабушка старалась не очень на меня опираться. Сколько мы прошли километров? Не знаю. Казалось, тысячу.

На дороге, среди мелькавших черных лимузинов с инициалами дипломатического корпуса, нас обогнали цыгане в старой телеге, запряженной угрюмой клячей. Немного проехав, они остановились: «Садитесь!» Ангелы небесные бывают и курчавые, с большой серьгой в ухе.

Благодарить не было слов. «Не надо, мы, цыгане, уважаем старших». «Глядишь, и бабушка пригодилась», — комментировала впоследствии наша — духа непокоримого. Цыгане довезли нас до По. Мы были живы, в свободной зоне. Чего же еще?.. Андрюшу!..

На улице возле почты мы натыкаемся на семью Гржебиных. За ними шагает Андрюша! Они так же на улице встретились незадолго до того в Биарритце.

В ближайшей деревне Жюрансон (знаменитой своим белым вином) старый кюре приютил нас на своем дворе в сарае, когда-то (о, ирония судьбы!) служившем театром. Ужасно узкие были в нем деревянные скамейки, спать на них было очень жестко. Зато в кулисах валялось много всякого тряпья. Прохладными ночами оно согревало. Утром мы забавлялись неожиданным маскарадом — результатом найденных в темноте одеяний, а Капа Гржебина угощала нас крошечным кусочком шоколада, каким-то чудом у нее сохранившимся.

Все беженцы Бельгии и Франции скопились теперь в свободной зоне. В По мы сразу повстречали немало парижских знакомых. Двор кюре, заросший травой, превратился в оживленный салон, где обсуждались последние события и велись литературные диспуты. Угощение в салоне не предусматривалось. Есть было нечего всем вообще, а нам, у которых оставалось сто сорок три франка, в особенности. На рыночной площади, где не было больше рынка, группа солдат, брошенных своими офицерами, угощала нас сардинками. На дверях мэрии появились списки людей, разыскивающих свои полки и близких. В воскресенье полуслепой старик кюре потряс всех проповедью о человеческом равенстве.

Центром столпотворения была, однако, Тулуза, большой город с администрацией, Комитетом помощи беженцам, Красным Крестом и даже отделением ЗемГора[228]. Там можно было попытаться как-то устроиться. Презрев все новые правила (у нас не было разрешения), мы вместе с Гржебиными погрузились в снова начавший ходить поезд и благополучно прибыли на вокзал Матабио.

После сравнительно тихого Жюрансона переполненный город, жара, пыль и блохи казались кошмаром. Все комнаты в отелях и у жителей были давным-давно заняты. Даже люди со средствами спали на садовых скамейках и тротуарах. А уж куда нам! Вдобавок в первом же кафе мама из наших ста сорока трех франков потеряла стофранковый билет. Впрочем, к этому все отнеслись спокойно. Тяжелые обстоятельства приучают к философии.

Я храню нежную память о домике в далеком предместье, за кладбищем Фобур Боннефуа. Как славно звучало спетое с южным акцентом название уютной улочки «Капефиг…э». На ней перед войной молодой рабочий начал строить в своем саду домик для себя и своей любимой Генриэтты. Вскоре он был призван в армию, и Генриэтта долго ничего не знала о нем, ютясь в едва пригодной для обитания комнате. Она согласилась сдать нам из оставшихся помещений комнату без рам в окнах для Гржебиных, комнату без рам и только с половиной пола для нас, а для Андрюши — чердак без лестницы. Освещалось все свечами, когда они были. За водой приходилось ходить далеко и на корточках вертеть ручку колодца. Июльская жара заменяла отопление. В садике была беседка со врытым в землю столом. Чего же еще желать? Через несколько дней вернулся сам хозяин, и мы зажили душа в душу. Генриэтта была старше мужа, необычайно беспорядочна, курила с утра до ночи, и о ней ходили кое-какие сплетни. Но я редко видела людей деликатнее и сердечнее, чем Лоран и его Генриэтта. Когда мы от голода поедали не успевшие созреть персики в саду хозяев, они умышленно бросали их на землю, чтобы мы не стеснялись подбирать, и делали вид, что ничего не замечают.