Девушка в синем - [61]

Сигнал об окончании тревоги, принятый с облегчением, позволил всем возвратиться к себе в постель. Я кое-как вскарабкалась по лестнице на третий этаж. Аппендицит простил мне эту вольность. Брат тоже выдержал.

Вскоре, к моей радости, воскрес «Табарен», на сей раз в другом помещении. В Пассаже Лидо на Елисейских полях роскошный закрытый бассейн для плавания был спешно превращен в кабаре. Спектакль упростили, часть танцовщиков находилась в армии. В десять часов вечера все закрывалось. В домах не было топлива, на сравнительно спокойном фронте войска мерзли в окопах.

Весной началось наступление немцев. Сразу стало ясно, что положение серьезно. Все же, когда на Северном вокзале я помогала принимать беженцев, хлынувших из Бельгии и Эльзаса, мне и в голову не приходило, что я скоро окажусь в еще худшем, чем они, положении.

Первая бомбардировка была пробуждением. Мысль о том, что Париж может стать полем военных действий, превратилась в действительность. Жуткой бесконечной вереницей потянулись по улицам беженцы, военные грузовики и пехота.

Около 15 мая окончательно закрылся «Табарен». Как странно быть всегда свободной, бродить по тихим пустым улицам, каким-то непонятным, словно невиданным! Как, всем своим существом, я люблю Париж! Париж… Не надо, не надо думать… Ярко светит весеннее солнце. Какой это дар — жить!

онемногу в Париже не стало больше ни бюро, ни магазинов, ни банков, ни знакомых. Не стало ничего и никого. Замолкли сирены, безнаказанно парили над городом самолеты со свастикой. Все ближе день и ночь грохотали пушки.

«Феролит» — фабрика, на которой брат служил инженером, работала на оборону. Андрей считался мобилизованным и обязан был следовать вместе с фабрикой в эвакуацию. Мне остаться одной с беспомощными бабушкой и мамой? Без денег, без возможности их заработать! Для передвижения иностранцев стали обязательны пропуска. Где и кто их выдает, — неизвестно. Тщетно я мечусь по городу. На телефонные звонки не отвечают. Пропусков нет, поездов нет, об автомобиле не может быть и речи.

Ночью из «Феролита» по направлению в Бретань выехал последний грузовик с оборудованием и персоналом. За ним на своей машине уехал и директор. Брату давно было сказано, что взять нас с собой — невозможно.

И вот два дня, как мы в кафе, напротив фабрики, ожидаем чуда. Чудо — что нас не бросят. В «Феролите» еще оставалось человек восемь и брат. Ехать им было не на чем. Грузовик, обещанный армией, так и не прибыл. Где и что происходит — неизвестно. Быть может, уже поздно! Есть ли еще не захваченные дороги?

Двенадцатого июня утром трещит радио. Плохо слышно… Марсельеза?.. И вдруг: «Парижане! Враг на окраинах! Мы будем защищать город до последнего камня!!!»

Все, кто оставался, бросились из города. Это паническое бегство навсегда останется в истории.

Каким-то даром свыше один из заводских служащих (по фамилии Марат) находит грузовичок. В таких когда-то работники прачечных перевозили по городу мешки с бельем. Это было очень давно. С тех пор зеленый «ситроенчик», за полной непригодностью, доживал свой век в глубине сарая. За баснословную цену Марат приобретает это чудо. Лишь бы выбраться из города! «Километров двадцать провезет», — бесстыдно уверяет продавец. У него же нашлись два ржавых велосипеда. Один — дамский.

Начинают грузить. Брат бледен: без нас он не поедет! Кое-как втиснули бабушку и маму. Марат уступает мне свое место. Он и Андрюша будут следовать за нами на велосипедах.

В шесть часов вечера мы покидали рю Лекурб. Двор фабрики пуст. Настежь распахнуты ворота. На асфальте, посередине улицы, как надгробный памятник, остается стоять черный чемодан — весь наш багаж.

Льет дождь. Мимо проплывают затихшие улицы. Еще одна, еще одна — поворот…

Со времени сотворения мира никогда, наверное, не было хаоса, подобного тому, который предстал перед нашими глазами. До самого горизонта, на площади, на улице, на тротуарах в четыре, пять, шесть рядов все мыслимые средства передвижения смешались в одну кучу.

Грузовики, набитые солдатами, танки, пушки, безнадежно завязли среди автомобилей всех марок и возрастов, с горами багажа, матрасами, чемоданами, мешками и кастрюлями, привязанными снаружи к фонарям, запасным шинам и радиаторам. Женщины, плетущиеся по жаре в меховых шубах, с тележками, детские коляски с младенцами и кошками, катафалк с десятком живых пассажиров и клеткой с канарейками… Осел, трактор, крестьянин с теленком, старики, раненые, велосипедисты, собака, потерявшая хозяев, солдаты… солдаты… солдаты… Как чудовищный змей, вся эта масса пытается судорожными толчками ползти по дороге.

Пытаемся и мы. В полночь мы — в Медоне. Пядь за пядью продвигаемся всю ночь, утром мы — в Кламаре! Дальше! Дальше!! Без сна, без еды, без воды. Скрипит, дымится грузовичок, вот-вот остановится окончательно.

На второй вечер мы — в Шартре. Там только что была бомбардировка. В черных облаках дыма пылает гигантским заревом городской резервуар бензина. Весь городок словно затаил дыхание. В безмолвной толпе смешались жители, беженцы, солдаты.

Мы потеряли наших велосипедистов. Вынуждены остановиться. Ждем… а где же мама?!! Говорят, пошла взглянуть на собор! Сказала, может быть, завтра его не будет.