Девушка с серебряной кровью - [54]

– Я соскучилась, – вздохнула она и легла рядом, обвила руками, прижалась, уткнулась горячим лицом в шею. – Я очень соскучилась, Федя.

Федор поцеловал ее сначала в макушку, потом в кончик носа и губы, а потом он уже не мог остановиться. Во сне, особенно в таком восхитительно реальном сне, все было проще и правильнее, чем в обычной жизни. Оба они знали, что делают, знали, куда приведет их этот удивительный сон, и смотрели в будущее без страха. Нет, они смотрели не в будущее, не было им никакого дела до того, что еще не исполнилось, они смотрели друг на друга, и в серебряных глазах Айви Федор видел отражение полной луны…

Они спали, обнявшись, переплетясь руками, ногами и волосами в единое целое, – оказывается, во сне тоже можно спать! – когда стены грота содрогнулись, а воздух вокруг загудел и завибрировал. Гул превратился в вой, не то звериный, не то человеческий, полный отчаяния и ярости. Вода в озере вскипела, забурлила, выплескиваясь на черные камни, обжигая босые ноги, подбираясь все выше и выше, грозясь утопить.

– Уходи, – сказала Айви, сжимая лицо Федора в горячих ладонях. – Тебе нужно уходить.

– Ты пойдешь со мной? – Он обхватил ее за плечи, боясь отпустить даже на мгновение.

– Нет. – Айви мотнула головой, и серебряная прядка занавесила ее лицо, спрятала от Федора – Он идет…

– Ты пойдешь к нему?

Это была и злость, и ревность, и отчаяние, и страх. Обычный животный страх смерти, потому что ледяная подземная вода доходила им с Айви уже до пояса и прибывала с пугающей стремительностью.

– Ты пойдешь к нему! – закричал он, не в силах удержать в себе все это.

– Федя, он тебя убьет, – шепнула Айви ему на ухо. И губы ее, коснувшиеся его кожи, были такими же ледяными, как озерная вода.

– Это всего лишь сон! – Он сам не знал, кого хочет убедить, себя или ее.

– Во сне тоже можно умереть. В таком сне! А у меня не осталось сил, чтобы его удержать. Уходи! Просыпайся!

Она выскользнула из его объятий, зачерпнула горсть воды, плеснула Федору в лицо. И он закричал, словно на него попали брызги лавы и выжгли дыры и на коже, и в душе. А потом упал в темноту, и в короткие мгновения этого падения успел увидеть, как вползает в грот желтоглазая тень, как взмывает к полной луне острокрылая ласточка.

Федор проснулся от собственного крика и от боли. Огонь в печи, тихий и сытый, прикормленный смолистыми поленьями, вдруг вспыхнул с невероятной силой, сыпнул красные искры на руки и тулуп. Не проснись Федор, не вытолкни Айви его из сна, быть пожару. Овечья шкура уже занялась, запахло паленой шерстью. Обжигаясь, Федор сбил пламя, погасил занимающийся пожар, прикрыл створку печи, отсекая рвущиеся наружу языки огня. Когда вечером он ложился спать, створка была закрыта и открыться сама могла едва ли, но он уже давно перестал удивляться творящимся вокруг недобрым чудесам. Если Желтоглазый со дна смог дотянуться до часовой башни, то что ему стоило нарушить мирное течение жизни в самом центре озера?

Когда с занявшимся пожаром было наконец покончено, Федор вышел во двор, как был, в одной только рубахе. Лютый северный ветер тут же обнял его холодными лапами, швырнул в лицо горсть снега. Луны, такой близкой и яркой во сне, сейчас не было видно, все вокруг словно провалилось в черную бездну и сейчас завывало и содрогалось от ужаса. Земля под ногами тоже едва ощутимо подрагивала, а завывание ветра было похоже на человеческое, но Федор знал – до Верхнего мира дотянулось эхо чужой лютой ненависти, такой сильной она была.

Ему хотелось бежать к дому, разбудить Айви, выдернуть из страшного сна, но что-то куда более глубинное, чем страх, шептало, что так делать нельзя, что станет только хуже, и метель соглашалась:

– Не буди. Ложись спать сам. Прямо здесь. Я тебя укрою, замету снегом так, что никто тебя не найдет. До самой весны… Засыпай, человечек…

Он оттолкнул от себя ветер, словно тот был живым существом, погрозил темноте кулаком и, перекрикивая бурю, закричал:

– Я тебе ее не отдам! Слышишь ты меня?

Ответом ему стал смех. Или это ветер сменил направление. А может, вьюга разозлилась на упрямого человечка, решившего бросить вызов тому, кто был и всегда останется сильнее.

Дверь в баню Федор нашел едва-едва, хоть и стоял от нее в двух шагах, а потом еще несколько бесконечно долгих минут голыми руками отгребал заваливший ее снег. Когда он наконец ввалился в пышущее жаром нутро помещения, то не чувствовал от холода своего тела. Подсмоленный в нескольких местах тулуп вонял жженой шерстью, но сейчас это не имело никакого значения. Федор стащил с себя насквозь промокшую одежду, накинул тулуп и прижался спиной к теплому печному боку. Наверное, сейчас он напоминал Августа, но знал наверняка – болезнь обойдет его стороной. Желтоглазый не станет размениваться на такие мелочи, как простуда.

Так Федор и просидел у печи до самого рассвета, до того момента, когда в клубах метели забрезжил слабый огонек, извещающий, что Аким Петрович уже на ногах. Выйти наружу получилось не сразу, снега за ночь намело изрядно, завалило дверь так, что пришлось налечь плечом, а потом, орудуя найденной в предбаннике лопатой, прорубать себе путь к дому в полной темноте, как на свет маяка, ориентируясь на слабые блики керосиновой лампы.