Тристан боялся, что не сможет быть хорошим отцом. Что, сблизившись с кем‑то, станет таким же бессердечным семейным деспотом, как Хуан Карлос. Но сейчас, пока он торопливо паковал лэптоп и путался в рукавах куртки, он понимал, что не ответственность давит ему грудь, мешая дышать, и не страх гонит сердце вскачь. Каким же он был дураком, если до сих пор не распознал симптомы любви!
— Сердечко бьется немножко быстрее, чем нужно, но ничего страшного. Наверное, ребенок застеснялся камеры. Идите домой, пораньше ложитесь спать и постарайтесь не волноваться.
Не волноваться у Лили не получалось, хотя остальные рекомендации она послушно выполнила. Девушка не могла вспомнить, когда в последний раз ложилась сразу после девяти. Но в темноте пустой квартиры слова доктора, которые Лили прокручивала в голове, приобрели зловещий оттенок. Если сердцебиение младенца было лишь чуть ускоренным, почему в голосе врача ей послышалось беспокойство?
Лили включила свет и села на постели:
— Я делаю из мухи слона. Тетя Скарлет сказала бы, что я совсем спятила в одиночестве.
Разговоры с ребенком стали привычкой, других собеседников у Лили в Барселоне не было. Сегодня она не открывала рта с тех пор, как вышла из кабинета доктора Альвареса. Иногда ей казалось, что вести беседы с собственным животом ненормально, но она старалась об этом не задумываться. Человеку необходимо говорить хоть с кем‑нибудь. И потом, что в ее нынешней жизни могло считаться нормальным?
Нормально было бы, если бы любящий муж принес ей горячее питье в постель, помассировал спину, сказал, что она изводит себя по пустякам. Нормально было бы иметь возможность позвонить ему, когда захочется, услышать его голос, поделиться тревогами и ощутить поддержку.
Грустно улыбнувшись своему жалкому положению, Лили поднялась и отправилась на кухню делать себе ромашковый чай. Залила пакетик кипятком, получив нечто, напоминающее цветом и запахом воду из старого пруда. Где‑то глубоко в животе неприятно кольнуло.
Вернувшись в постель, девушка некоторое время смотрела на телефон. Руки чесались набрать номер Тристана и спросить, видел ли он ребенка. Что он подумал? Испытал ли такой же восторг, какой испытала она? Боль в низу живота усилилась, стоило ей предположить наиболее вероятные ответы на эти вопросы. Погасив свет, Лили свернулась клубочком и прижала колени к животу.
— Спокойной ночи, маленький, — грустно сказала она. — Я люблю тебя.
Ее разбудил приступ боли, нестерпимой, кошмарной, словно чьи‑то безжалостные когтистые лапы раздирали ей внутренности. На несколько секунд Лили окаменела от ужаса, пока ее мозг торопливо захлопывал двери перед лицом чудовищной правды.
Но это было так же бесполезно, как пытаться удержать море. Боль хлынула внутрь, затопив крохотный маячок, освещавший ее жизнь последние шесть месяцев.
— Нет, нет, нет!!! — С пронзительным паническим криком Лили попыталась встать с постели.
Ноги подогнулись, и она упала на пол, судорожно сжимая край одеяла. Оно соскользнуло вслед за ней, обнажив залитые кровью простыни.
Свет, полосками сочившийся сквозь жалюзи, был тонким, жидким и серым, но Лили он казался невозможно ярким, словно кто‑то забыл внутри ее черепа включенную автомобильную фару. Зажмурившись, она попробовала перевернуться на другой бок, чтобы больше никогда не видеть никакого света.
Десять тысяч раскаленных лезвий боли впились в ее плоть, безжалостно возвращая в сознание, к пережитому ужасу.
Кровь.
Кровь повсюду. Она помнила липкий жар, струившийся по ногам, помнила, как дотронулась до него и пальцы окрасились рубиновой краснотой. Неуклюже Лили приподняла руку, чтобы убедиться, что все это ей лишь привиделось…
— Ш‑ш‑ш… Лежи тихо.
Лицо Тристана плавало перед ее глазами, серьезное и неподвижное, как у статуи. Он ласково отвел в сторону прядь волос жены, погладил по щеке, и Лили почувствовала, что ей становится легче. Присутствие мужа утешало и прибавляло сил. Что бы ни случилось, он все поправит.
Ощущая щекой тепло ладони мужа, Лили снова нырнула в благословенное забытье.
* * *
Значит, таким было его наказание.
Усталость вгрызалась в кости Тристана, тянула мышцы, крутила узлами нервы. Лили спала, мо‑лочно‑бледная от потери крови, но он продолжал гладить ее по лицу и волосам. Жест казался ему жалким и незначительным, но это было все, чем он мог помочь ей теперь.
Он обещал защищать Лили, заботиться о ней и потерпел сокрушительную неудачу. Он думал, что обеспечит жену и ребенка всем необходимым для покоя и безопасности, предложив им роскошный дом и красивую фамилию. А оказалось, что родословная, титул и все богатства семьи Ромеро не в силах спасти одну крохотную жизнь. Это мог сделать только сам Тристан.
Но его не было рядом.
Они с Лили ждали девочку, сказали ему врачи. Тристан старался не смотреть на хрупкое тело жены под больничными простынями. Ее безмятежность служила ему упреком, потому что совсем скоро Тристану предстояло объяснить Лили, что именно она потеряла. Снаружи над Барселоной занималось сырое зимнее утро, проникавшие в палату полоски света становились ярче. Стальные жалюзи представлялись наследнику империи Ромеро тюремной решеткой, за которой он только что начал отбывать пожизненное заключение по приговору собственной совести.
