Девушка-катастрофа или двенадцать баллов по шкале Рихтера - [12]

— Плевать на твои шансы, — отзывается он. — Когда ты собираешься убраться из моей квартиры?

Как только найду работу и смогу обеспечить нас с дочерью достойным жильем.

— Другими словами, никогда, — ерничает он с мрачным выражением лица, и я произношу в том же тоне:

— Не думай, что мне в радость не спать полночи, успокаивая разбуженного твоими голосистыми подружками ребенка, а потом еще лицезреть голого мужика с отвисшими причиндалами, возомнившего себя едва ли не пупом земли. Я съеду сразу же, как смогу…

— И уточняю: — Так ты посидишь с Ангеликой или нет?

— Если она проснется, я к ней даже на пушечный выстрел не приближусь, — шипит он, едва размыкая сжатые зубы. — Так что лучше поторопись, горе-мамаша. — И добавляет: — И причиндалы у меня не отвисшие. Хочешь проверить?

— Велика честь. Я лучше с фонарным столбом пообжимаюсь…

Он насмехается:

— Так это ты от фонарного столба залетела? То-то я прослеживаю в этой пискле определенное сходство.

Вот ведь стервец, меня может оскорблять, сколько хочет, но дочку мою оскорблять не позволю. Материнский инстинкт — страшная сила! Подаюсь вперед и со всей силы наступаю на босые пальцы его ноги. У меня преимущество: я в гостевых тапочках.

Юлиан дергается, ударяясь коленами о столешницу.

— Ах ты и дрянь, Эмили Веллер! — вопит он в сердцах, баюкая в ладони свои отдавленные пальцы. — Убить тебя мало, чертова ведьма.

— Не выражайся при ребенке, — с апломбом произношу я, поднимаясь из-за стола. — И вообще веди себя тихо: если Ангелика проснется, сам знаешь, что будет… — И уже в дверях добавляю: — Можешь соску ей дать при случае. Или покормить из бутылочки… А вообще начни-ка с памперса.

Когда он вопит что-то вроде: «Я же сказал, что даже близко к ней не подойду», я уже захлопываю дверь и бегу вниз по лестнице, с ужасом представляя, что он может сотворить с моим ребенком. Это все равно, что оставить двух детей присматривать друг за другом… Меня даже трясет от волнения.

Может, мне не стоило уходить…

Может быть, стоило действовать иначе…

Но как?

Выхожу на улицу и сажусь в свой маленький «Фиат-Пунто» — единственное напоминание о моей прежней жизни, не считая Ангелики, конечно. С трудом сдерживаю желание распахнуть его дверцу и броситься обратно в квартиру… Прижать дочь к груди и пообещать никогда не оставлять ее с эгоцентричными незнакомцами, вроде Юлиана Рупперта.

В этот момент и звонит фрау Риттерсбах. Что ж, самое время!

— Доброе утро, деточка. Как ты себя чувствуешь?

— Все хорошо, — отзываюсь дрогнувшим голосом. — Относительно хорошо, если, по существу. — И поясняю: — Я только что оставила Ангелику наедине с нашим объектом и жутко опасаюсь за ее жизнь. Вы уверены, что с ней ничего не случится?

И Хайди Риттерсбах произносит именно то, что я так хочу услышать:

— Юлиан — инфантильный, эгоистичный ребенок, но он не убийца младенцев, моя дорогая. Уверена, с Ангеликой все будет хорошо. Просто выдохни и приезжай по указанному адресу: хозяйка Лэсси вот-вот отправится в аэропорт. Она хотела увидеть тебя перед отъездом!

Ну да, Лэсси, золотистый ретривер, который станет моим питомцем номер один…

Юлиан еще не знает, бедняжечка, только я нынче «устроюсь работать» выгульщицей собак, непрофессиональной, конечно, но очень увлеченной своим новым делом, и «малышка» Лэсси принесет мне немалые деньги. Фрау Риттерсбах заранее сговорилась об этом с ее хозяйкой…

Иногда мне кажется, что турбобабули знают каждого в этом огромном мегаполисе и способны сговориться, о чем угодно, дай только волю. Я искренне восхищена их бешеной энергией и жаждой жизни! Выдыхаю, как мне и советовали, и завожу автомобиль.

По указанному адресу в Богенхаузене я застаю уже немолодую женщину с двумя взрослыми детьми, которая буквально кидается мне на шею.

— Я уж думала, вы не приедете! — восклицает она полным волнения голосом, попутно запихивая в багажник своего автомобиля огромный чемодан. Я помогаю ей загрузить еще два точно таких же темно-зеленых «монстра», рассказываю про пробки на дорогах, а потом, наконец-то, иду знакомиться со своей будущей питомицей.

— Лэсси — очень капризное животное, — говорит женщина, поглаживая пса по голове. — У нее есть определенные привычки, изменить которые, боюсь, никому не под силу. — Она улыбается чуть извиняющейся улыбкой, вроде как просит прощение за предстоящие мне в связи с этом неудобства. — Например, прогулки: не меньше двух в день. Это обязательное условие. В противном случае она может… нагадить в углу. У бедняжки проблемное пищеварение… Да, и еще, — она делается крайне серьезной, — ни в коем случае не давайте ей сырные палочки. Она их буквально не переваривает! — Потом задумывается на секунду, должно быть, припоминая остальные странности своего пса, и добавляет: — А еще туалетная бумага…

— Туалетная бумага? — удивляюсь я. С ней-то что не так?!

— Лучше бы вам не держать ее в поле видимости Лэсси. Она страстная поклонница рулончиков с туалетной бумагой: растащит его по всему дому и… будет вам «счастье».

Не пес, а светопреставление какое-то… Я уже вообще не уверена, что хочу взваливать на свои плечи заботу об этом животном, но делать нечего: Шмидты по очереди тискают своего пса за пушистую морду, усаживаются в автомобиль и трогаются с места, оставляя нас с Лэсси на тротуаре у их дома.