Девушка из Берлина. Вдова военного преступника - [25]

— Да ты же сама меня в открытую пихала ему в руки, только что получать побольше информации! Или ты уже об этом забыла?!

— Нет, не забыла, — ответила тогда она в своём привычном, ледяном тоне, который она всегда со мной использовала. — Я тебе советовала «работать» с ним, без всяких неположенных чувств. А ты же в свою очередь взяла и обернула то, что должно было быть рабочей в плане разведки связью в самый настоящий роман. Ну и как мне теперь тебе доверять?

Я столько тогда хотела ей сказать, прокричать ей прямо в лицо, но в результате так и не вымолвила ни слова.

Ингрид спрятала руки в карманы своего пальто, надетого поверх концертного платья.

— Подвезти тебя до дома?

Несмотря на всю мою к ней нелюбовь, манеры у Ингрид всё же, надо признать, были всегда на высоте.

— Спасибо, я была бы тебе очень признательна.

Генрих, естественно, забрал нашу машину в Швейцарию, и теперь меня либо подвозил сам Эрнст, либо я брала такси.

Я забралась на пассажирское сиденье рядом с Ингрид и назвала ей адрес, в ответ на что она вопросительно приподняла бровь.

— Ты теперь что, постоянно у него ночуешь?

— Да. — Безразлично бросила в ответ я, не вдаваясь в детали, и проверила свой макияж в миниатюрной пудренице.

— Можно дать тебе один совет? От старшей женщины более молодой. Или, если хочешь, от агента контрразведки… — Она глянула в мою сторону и покачала головой. — Не нужно слишком к нему привязываться. У вас же нет будущего. У него нет будущего. Как шеф РСХА он должен будет предстать перед международным военным трибуналом, если он решит остаться в Германии, конечно, и учитывая то, чем всё это время занимался его офис, то приговор будет не в его пользу, если ты понимаешь, о чём я. Я ведь тебе добра желаю; мне искренне жаль тебя, потому как ты ещё слишком молода для всего этого, и я же вижу, как сильно ты запуталась, хоть и сама этого не понимаешь. Я не хочу, чтобы ты обожглась, всего-то.

— Ингрид?

— Да?

— Я знаю, что ты мне добра желаешь, и поверь, я это ценю. Но в следующий раз, пожалуйста, держи свои советы при себе, договорились? Я прошу прощения, если это прозвучало грубо.

— Да нет, вовсе даже нет, — ответила она на удивление спокойно. А затем вдруг добавила, с совсем иной интонацией в голосе, — я ведь тоже когда-то была влюблена, так что я тебя понимаю.

Я вдруг почувствовала укол совести за свои слова, и попыталась хоть как-то смягчить ситуацию.

— И где же он теперь? — вежливо поинтересовалась я, втайне надеясь на историю с мужем и тремя детьми, ждущими её в Америке.

— Его убили на войне. На первой ещё.

Я закрыла глаза, почти ненавидя её за сказанное, и ненавидя себя ещё больше, потому что упорно отказывалась её слушать.

Но всё это становилось настолько неважным, когда я видела его улыбку, как только он открывал мне дверь, держа привычный бокал в руке, такой невероятно неотразимый в своей полурасстёгнутой рубашке. Частенько громкая музыка доносилась из его гостиной, и встречал он меня на пороге, напевая какую-нибудь популярную мелодию без следа акцента. О, он умел говорить на хохдойче не хуже самого благородного прусского аристократа когда сам того хотел, но в основном предпочитал нарочно раздражать немцев, презирающих его австрийское происхождение, переходя на верхнеавстрийский диалект, который им с трудом удавалось понимать.

Всё ещё напевая что-то, он отставлял свой бокал, галантно предлагал мне свою руку, закрывал входную дверь ногой, и танцевал со мной прямо в холле. Мало кто знал, что шеф РСХА немецким гимнам предпочитал запрещённое Би-Би-Си или американское радио, и мы танцевали жутко пошлый джаз, как в каком-нибудь американском фильме.

Иногда мы плевали на дефицит, выливали полный флакон шампуня в ванную и валялись в пене, попивая шампанское и кормя друг друга фруктами, пока вода не остывала. А потом перемещались к камину и сидели перед огнём остаток вечера, завёрнутые в одно большое полотенце. Нам даже говорить в такие моменты не приходилось; каждый и так знал, о чём другой думал.

А затем Эрнст поднимал меня на руки и нёс наверх, к себе в спальню, где мы занимались любовью и забывались друг у друга в объятиях безмятежным сном, пока один из нас не понимал, что мы снова проспали на работу.

Каждое утро у нас было до уморительного одинаковым: мы носились по дому, пытаясь вспомнить, где вчера оставили свою одежду, хихикали как нашкодившие дети над Элке, горничной Эрнста, которая в десятый раз кричала, что завтрак уже давно остыл. Мы запихивали еду в рот почти не жуя, временами даже не садясь за стол, запивали её обжигающим кофе, выпивая его залпом, и бежали наружу к машине Эрнста, где его водитель всегда стоял в ожидании.

Когда мы уже подъезжали к РСХА, Эрнст вдруг вспоминал, что он забыл все свои документы у себя дома в кабинете, и мы снова начинали хохотать, как два самых беззаботных человека в мире. Да, это-то и было причиной тому, почему я отказывалась слушать Ингрид. Мы были слишком счастливы вместе, и о том, что будет завтра, я попросту запрещала себе думать.

* * *

— Отто, это здание РСХА, у нас здесь вообще-то есть кафетерий, что означает, что совсем не обязательно жевать прямо у меня перед столом!