— Вот теперь он уже кончился! — воскликнул мальчик.
Но за поворотом снова показалась улица, где дома теснились еще гуще прежнего.
На глазах у мальчика показались слезы. Он присел на край дороги и сказал:
— Что же мне теперь делать? Я не пойду дальше, я лучше уйду назад на вокзал и вернусь домой.
— Возвращайся, — сказал ему Гайдар. — Но тогда мы не напишем с тобой рассказа и ты не узнаешь, что было в нем дальше.
— Теперь мне это все равно, — ответил мальчик и поднялся на ноги, так как тяжелая голубая машина уже приближалась к нам.
Гайдар не удерживал мальчика и попрощался с ним спокойно:
— Прощай. Ничего, брат, не могу поделать. Надо было тебе сначала выйти из города, а потом уже написать в тетрадке: «Путешественники вышли из города».
Когда мальчик уехал и мы, отдохнув немного на краю дороги, двинулись дальше, я поглядел на лицо Гайдара.
Оно было задумчиво, сурово и печально, и даже как будто жестокость отражалась на нем. Я никогда не видел его таким.
— Зачем ты это сделал, Аркадий? — спросил я его.
Он ответил:
— Зачем, ты спрашиваешь? Он виноват вдвойне. Он не знал того, о чем пишет, и не захотел узнать, что будет дальше. Что, если в самом деле он станет писателем?
Я промолчал, хотя мне было жаль мальчика.
Но я знал, что там, где касалось правды в искусстве, Гайдар ничего и никому не прощал — даже такому мальчику.
1947
