Девочка, рисующая смерть - [2]

Хлопнула дверь, из столовой прилетел запах тушеных овощей.

— Ангелина, пора обедать!

Симпатичная женщина в белом халате тронула девочку за плечи. Она мельком взглянула на рисунок, улыбка спала, румянец на щеках поблек. К этому трудно было привыкнуть! На форматном листе нелинованной бумаги была нарисована моложавая шатенка, обнимающая за плечо худенькую девочку.

— Ты мне льстишь, Анечка! — улыбнулась воспитательница.

— Почему? — Девочка подняла на женщину свои удивительно синие глаза, цвета бездонного неба, каким оно бывает в северных широтах на исходе жаркого июля. — Почему, Надежда Петровна?

— На твоем рисунке мне лет тридцать!

— А вам сколько лет?

— Сорок два, Ангелина! — Воспитательница подавила невольный вздох, украдкой посмотрела в висящее не стене круглое зеркало. Там отразилась симпатичная женщина с мягкими чертами лица, полными губами, накрашенными розовой помадой. Она машинально поправила скрученные на затылке в тугой узел волосы.

— Сорок два — это столько? — Ангелина четырежды сомкнула и разомкнула маленькие ладошки, испачканные мелками и желтым фломастером.

— Чуть больше! — Воспитательница взяла девичью ладошку и смастерила из двух пальцев подобие знака «виктория».

Ангелина рассмеялась, обнажив темную прореху на месте левого клыка. В семь лет у нее начали выпадать молочные зубы, но хорошенькую синеглазую девочку, словно сошедшую с пасхальной открытки, это обстоятельство не портило.

— Под руками чернозем, Ангелина — агроном! — шутливо нахмурилась воспитательница. — А ну, шагом марш руки мыть, и пора обедать!

Девочка посмотрела на незаконченный рисунок, шумно вздохнула, как иногда делают избалованные дети, демонстрируя непонятливым взрослым важность своих дел, и выбежала в коридор. Хлопнула оконная створка, сквозняк смел на пол бумажные листы. В комнату ворвался гомон улицы, щемяще-сладкий аромат цветущей черемухи. Весна пришла в этом году крадучись, осторожно, как начинающий воришка проникает в пустую квартиру. На прошлой неделе шел мокрый снег с дождем, а по ночам завывал ледяной ветер, словно оголодавший за долгую зиму волк, а с понедельника температура выросла до восемнадцати градусов. Восточное крыло здания детского дома купалось в солнечных лучах до полудня, к обеду подкрадывалась тень, черная и безмолвная. Двадцать лет назад мрачноватое строение тридцатых годов двадцатого века, впитавшее элементы стиля конструктивизм, было отреставрировано. Квадратный фасад покрасили в нейтральный синий цвет, в окнах поставили стеклопакеты, но общая картина угрюмого, приземистого строения поменялась мало. Кировский район Петербурга в области Нарвских ворот — место малопривлекательное: узкие улочки, черные ленты домов, изогнувшиеся, как старая змея, теряющая кожу; депрессивную картину скрашивало обилие зелени и парк, простирающийся вдоль проспекта Газа.

Воспитательница подошла к окну, прикрыла створку, повернула ручку, шум улицы стих. Она подобрала упавшие листы. Стыдно признаться, но дарования девочки пробуждали у нее тревогу. Рисовала Ангелина старательно, с каллиграфической точностью воспроизводя детали обстановки. Обычно рисунки отражали обыденные события детского дома. Занятия на уроках, завтрак, обед, полдник. Игры с подругами. Один лист лежал лицевой стороной. Поверх безупречно белой поверхности проходил извилистый ярко-красный зигзаг, в левом нижнем углу неуверенные детские пальцы вывели предложение: «Он видит вас…» И кривая запятая над верхней перекладиной схематично начертанного креста. Абстракция. Авангард. Дети так не рисуют. Но смутило воспитательницу другое обстоятельство: красная молния-зигзаг пронизывала лежащую ничком фигуру человека.

В коридоре что-то упало, послышался звон разбитого стекла. Солнце скрылось за тучей, в комнате потемнело. Воспитательница аккуратно сложила листок, спрятала его в папку. Она сегодня же покажет рисунок детскому психологу! Притворив дверь, она вышла в коридор, обнаружив лежащий на полу плакат и треснувшее по диагонали стекло. Девочки оживленно обсуждали происшествия.

— Надежда Петровна! Оно само упало! — выступила вперед смуглая девочка. Она смущенно опустила черноволосую голову, но в темных глазах играли искорки озорства.

— Конечно! И мусор исчезнет сам по себе, так ведь, Фарида?

— Мы уберем… — легко согласилась девочка.

— Обязательно уберете, но после обеда! И сегодня же останетесь помогать дежурным с уборкой! Все четверо! А сейчас живо в столовую!

Девочки убежали по коридору, Фарида звучно шлепнула подружку по спине. Зазвонил смартфон, воспитательница достала гаджет из кармана халата.

— Да, мама…

Следующие десять минут она выслушивала жалобы на погоду, высокое давление, правительство страны и такую отвратительную штуку, как старость.

— Ты тоже скоро состаришься, Надюша! — с каким-то затаенным торжеством сообщила пожилая женщина. — И останешься одна на всем белом свете, без мужа, без детей…

Это повторялось с удручающей однообразностью в ежедневных монологах, смысл речей сводился к обвинениям и предсказанием грядущих страданий, которые ее дочь заслужила своей неправильной жизнью. В чем именно заключалась эта самая «неправильность», не объяснялось. Сама поймешь! А не поймешь — тебе же хуже! Надежда молча слушала, не перебивая, чем еще больше распаляла свою мать.