Девочка-птичка - [8]

В последний раз жена сказала:

— Я взяла ее себе. Это моя кукла!

— Она твоя, — согласился я. — Я никогда больше даже не взгляну на нее.

Мы ели за столом в большой комнате. На обед была каша из спагетти, но это была вкусная каша. Моя каша. Потом мы впервые в этом месяце занимались любовью, и это было весьма приятно. На самом деле, лучше, чем весьма приятно. Потом одному из нас захотелось поговорить, а другому захотелось послушать. Так мы и поступили. Но через некоторое время говорящая спросила:

— Ты меня слушаешь? — и я ответил:

— Да, дорогая, слушаю.

Честно, я пытался слушать, но в голову постоянно лезли другие мысли.

— Я просто думаю кое о чем, — признался я. Ворчливым тоном она спросила:

— О чем же?

Тогда я ошеломил ее, сказав:

— Я думаю, нам надо бы завести ребенка. Или двух. Понимаешь, до того, как станет поздно.

Получился маленький тихий домик, где никто не только не говорил, но даже и не дышал.

Неделя пронеслась, потом она сказала мне:

— Я не знаю. Я подумывала на ту же тему. Ты знал?

— Догадывался, — ответил я.

Теперь уж она не знала, что сказать. Положив голову мне на грудь, ухом туда, где сердце, после еще одной долгой паузы она сказала:

— Да, надо бы.

Потом ей пришлось спросить:

— Но почему такое большое изменение? Почему вдруг?

Стало поздно. Почти темно. Я лежал на спине, борясь с желанием взглянуть на часы. Я понимал, что все равно не знаю, когда, предположительно, это должно произойти, кроме того, я и не хотел знать, когда. Я только предполагал. Время отпрыгнет назад на семь лет и потом снова начнет идти вперед. Время начнется заново. И у меня не будет воспоминаний ни о чем недавнем, ни о каких огорчениях, все начнется заново, и какого черта я так печалюсь обо всем? В этом нет никакого смысла. Ни капельки.

— Ты в порядке? — спросила жена. Встревоженно.

— В полном, — ответил я, чувствуя, как дрожит голос. Потом я заставил себя закрыть глаза, сказав жене: — Просто сегодня у меня какое-то предчувствие. Вот почему я хочу детей. Я просто уверен, что с завтрашнего дня все пойдет по-другому.

* * *

Я был слишком обеспокоен, чтобы спать или даже притворяться спящим, но потом где-то после часа ночи я вдруг провалился в темный тяжелый сон, но проснулся от того, что услышал голос. Я знаю этот голос, подумал я. Он сказал: «Спи, спи, извини меня», и я понял, что оторвал голову от подушки.

— Посмотри-ка, что я получила как сувенир, — сказала она, подбрасывая что-то на постель. — Один из их мячей. Я схватила его сама.

Это был жесткий белый мяч с плотными стежками и приятным ощущением от кожи. Мяч сказал мне:

— При первом угловом по мне ударили, выбили за поле, и я приземлился за воротами.

— Молчи, — сказал я мячу. Тогда Женевьева сказала:

— Сам молчи. Ложись-ка снова спать.

Но я не мог заснуть. Было почти пять утра, а я никогда еще не был так бодр. Я надел шорты, туфли, вчерашнюю рубашку, а Женевьева спросила:

— Куда ты идешь?

Я ответил:

— На воздух. Посмотрю-ка, думаю, восход солнца.

Она сказала:

— Ну, я устала и в плохом настроении. Можно, я пойду с тобой?

И когда я не ответил, последовала за мной на задний двор, усевшись на один адирондайк, пока я занял другой. Под ее небольшим весом кресло не качалось. Она сидела на поручне и дремала, а я сидел рядом, думая обо всем. Соседская девочка не давала стопроцентных обещаний, что это произойдет именно сегодняшней ночью. Поэтому, они смогут это сделать и завтрашней, или следующей за нею. Когда бы это не произошло, это всегда приведет нас к одному и тому же месту. Потом я подумал о том, чтобы заиметь одного-двух детишек, и будет ли это так уж плохо. Сегодня или семь лет назад — с детишками всегда проблема. Потом я взглянул на Женевьеву, думая, какие сны ей снятся сейчас. Мне было любопытно, но я не хотел спрашивать. Потом я полуприкрыл глаза, а когда открыл, наступил рассвет, и я увидел маленькое личико, поднявшееся над задней изгородью.

Маленькая ручка помахала мне.

Я оставил спящую девочку-птичку. Прошел в конец двора и спросил шепотом:

— Что?

— Я-узнал-что-она-вам-сказала, — в спешке произнес он, словно одно громадное и страшное слово. В мягком первом свете утра я видел его младенческое лицо. Розовые ладошки крепко держались за верхушку деревянной ограды. Он сказал: — Карен поступила неправильно, введя вас в заблуждение, и я хочу передать свои глубочайшие извинения. — Потом он вздохнул и сказал: — Поверьте мне, сэр, нет ни слова правды в том, что она говорила.

В основном я думал, что почему-то совсем не удивлен. Глубоко внутри я даже ожидал чего-то подобного. Наверное, часть меня — тайная часть — не хотела потерять эти последние семь лет, хотя и дурные, какими они казались в то время. Я решил ничего не отвечать. Я просто стоял перед ним, обдумывая все, и он, должно быть, подумал, что я его не понял. Потому что он повторил еще раз, теперь помедленнее.

— Никто не может повернуть назад время, — сказал он мне, сопровождая паузой каждое слово. — И никто не может совершить ничего из того, о чем говорила вам моя жестокая, ребяческая сестра.

— Может, вы и не можете сделать такое, — прямо сказал я ему, — но откуда вы знаете, что этого вообще нельзя сделать? Может, когда вы начнете иметь своих детей и они будут в тысячу раз умнее вас всех вместе, то это будет сделано. Ты когда-нибудь задумывался над этим, паренек?