Девочка-Царцаха - [31]

— Граждане, потише, потише, не волнуйтесь,—сказал Кулаков,— а то сейчас шофер вас в песках высадит... Вот чудаки! О чем разоряются, а?— обратился он к Ксении...

— Но ведь это же интересно!—Ксения раскраснелась и разволновалась сама не меньше других.

С лица Кулакова сбежало слащавое выражение, и он не казался ей таким неприятным.

— Мне кажется, калмыки удивительный народ, замечательный народ,— задумчиво сказала Ксения.— Ведь только подумать— в какой пустыне они сумели жить! Какая жизнеспособность! И все вынесли и не озверели. И если они в таких страшных условиях прожили, то как бурно они могут развиваться, если им дать все необходимое.

— Правильно! И мы отдаем, и экономику им помогаем создать новую, и культуру,— воскликнул библиотекарь, и глаза его заблестели.— Вот товарищ Кулаков Озуна поймает, вы саранчу уничтожите, Эрле нам мясошерстную породу овец выведет, Сухарев лес вырастит, кооперативы будут в степи на каждой версте, лес победит пески, а в лес прилетят рябчики... Тогда мы на сусликов смотреть не будем. Правда?

— Правда!—ответила Ксения.— А книжечку эту, про нацию, я еще не читала.

Когда Ксения вышла из автобуса, Кулаков высунулся из окна и окликнул ее. Пришлось подойти.

— До свиданья, братишка! Через месяц увидимся, и тогда... Лицо его опять стало противным, масленым...

Будем вместе работать на Шарголе..— поспешно докончила Ксения.— Счастливого пути!

...Председатель Давстинского исполкома выслушал Ксению и покачал головой.

Мы голодаем. Какой тут еще саранча! У нашего народа подвод нет, быков нет, работать не можем, потому что голодный. Пускай твой управление нам сначала кушать дает.

— Вы смеетесь?

— Зачем смеется? Говорю — пускай твой начальник нам кушать дает.

— Ага... Теперь понятно. Напишите-ка это — «давай кушать»... А то мне не поверят.

Председатель посмотрел на нее, подумал-подумал и сказал:

— Ну, чего тебе от меня надо?!

Физиономия его при этом была такая плаксивая, что Ксения не знала, сердиться или смеяться.

— Секретаря мне надо,— сказала она наконец,— с вами, видать, не столкуешься. Может быть, он 'меня лучше поймет.

— Зачем тебе секретарь, когда я сам председатель! Секретарь в командировку в Астрахань поехал. Говори, что тебе надо?

— Ехать на обследование надо.

— Разве я тебе мешаю? Почтарь есть, лошадь тоже есть. Поезжай, ради бога, куда хочешь, только голову не морочь!

— Поедем вместе.

— Зачем мне ехать? Ты сам можешь ехать. Когда степь посмотришь —разговаривать будем.

— А где у вас была саранча?

— В Юзгинзах поезжай,— сказал председатель,— там народ спросишь.

Поняв, что сам он ничего не знает и хочет от нее отделаться, Ксения сделала попытку поговорить с учительницей, но на дверях школы была приколота записка: «Уехала в Астрахань».

Делать было нечего, поехала в Юзгинзах одна.

Какое же это было нудное путешествие! Угатаевские степи — чуть-чуть не пустыня! Глаза остановить не на чем? Вдоль тракта тянутся пески, пески и пески. Но вот наконец зазеленело урочище Гавала. Здесь стоит кибитка почтаря, ей нужно поменять почтовых и ехать дальше, но разве уедешь, когда вся земля перед тобой усеяна мертвой саранчой?..

Ксения излазила все урочище вдоль и поперек и везде находила так много кубышек, что в глазах у нее зарябило. Если на квадратный метр в среднем выходило сорок восемь кубышек, а в кубышке, самое меньшее, по сто яиц, то... четыреста восемьдесят миллионов на один только гектар! Ксения впала в отчаяние. А председатель не знает! Неужели он никогда не был здесь! Неужто ямщик не рассказывал ему про саранчу, которая паслась у него под носом? Ужас какой!

Совершенно измученная вернулась она к почтарю. Он, как всегда, ловил лошадь два часа, а потом стал пить чай.

Ксения лежала в траве, смотрела в небо и старалась представить четыреста восемьдесят миллионов саранчи в воздухе.

«Когда она летит, вероятно, темно, как ночью»,— думала она.

Жена почтаря вышла из кибитки с грудным ребенком на руках и подошла к Ксении. Присев на корточки, она потрогала Ксенин жакет и задала ей единственный вопрос — есть ли у нее муж.

— Нет... —Ксения поднялась на локте, взглянула на нее и обмерла: лицо женщины было усеяно страшными язвами. Но женщина улыбалась как ни в чем не бывало:

— Айда на кибитка чай пить.

Ребенок закапризничал и повернул головку. Она тоже была в язвах.

—К доктору!—сказала Ксения, вскочив, как ужаленная, и указывая на язвы.— К доктору, шулухар, шулухар!

— Дохтур нет... Очень далеко дохтур... Сюда не прийдет... Айда...

Отказаться от чая прямо Ксения не могла — боялась обидеть... Шла в кибитку и мучительно думала —как же быть? Вдруг это сифилис или еще что-нибудь заразное...

Решив изобразить зубную боль, она схватилась за щеку и глухо застонала. Женщина участливо смотрела на нее и качала головой.

«Поверила. А я ее, беднягу, обманываю из вежливости...»— думала Ксения, присаживаясь у очага, как и калмыки, на корточки и не переставая стонать.

«Теперь уж не обидится!»

Она взяла чашку с чаем, как будто хотела пить, но снова схватилась за щеку.

После чая почтарь раздумал ехать на лошади и потратил еще полчаса на то, чтобы запрячь вместо нее верблюда.