Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология - [247]

В тот раз я так и не смог добраться до Беседки орхидей и могилы Великого Юя, о чем сокрушаюсь и по сей день[726].

На следующий год мой наставник устроил школу у себя в доме. По старости он уже не мог совершать дальние прогулки, но все же мы поехали в Ханчжоу. Красоты озера Сиху превратили эту поездку в радостное путешествие[727]. Более всего я был восхищен завершенной красотой Драконова колодца и Небесного садика. Плиты для садика частью привезли из Индии с горы Фэйлай, а частью взяли из Древней пещеры благовещего камня с горы духа-покровителя города Сучжоу. Воду подвели из Нефритового источника, вот отчего вода в Небесном садике светла и прозрачна, а рыбки на удивление оживленные. Но сколь безмерно грубым показался мне Агатовый храм на Лиановом хребте! Остальные сооружения – вроде Беседки посреди озера или Источника старца по прозванию Один из шести[728] – очень красивы, их не перечислить. Однако озеро и его окрестности прямо-таки пропахли пудрой и притираниями[729], а мне больше по душе заброшенная уединенность Малой обители спокойствия, где изысканность почти сравнялась с природой. <… >

Вместо заключения На пороге нового детства

Исторически изменяются не только условия, в которых протекает детство, но и отношение взрослых к собственному детству. Пройдя через эпохи древности и Средневековья, Возрождения и Реформации, семнадцатого и восемнадцатого веков мы подошли с вами к рубежу XVIII и XIX столетий. Между «Исповедью» Руссо и рефлексивным повествованием «Поэзии правды» Гёте зарождается, по-видимому, автобиография детства как самостоятельный жанр в письменной культуре западного мира. На этом моменте мы и завершаем данную книгу. Рассказ о собственном детстве должен теперь затрагивать душу читателя XIX века, прорастая в романтизм и романтические образы из Просвещения с помощью эстетики сентиментализма[730]. В сочинениях, увидевших свет после «Поэзии правды», изображение детства становится своего рода правдой поэзии человеческой жизни. Мы видим тут зарождение новой концепции детства, опирающейся в том числе на автобиографическую рефлексию об этом периоде в жизни каждого человека. Именно на переходе к XIX столетию в европейской культуре происходит поворот от понимания младенчества и детскости как преимущественно «личиночной стадии» «нормального человека» – к идее о решающем значении ранних лет в жизни каждого человека. Они для большинства людей определяют дальнейшую жизнь, их личностные особенности и их судьбу. В образованных слоях мир детской психологии особенно становится одним из предметов для постоянных размышлений. В «детскости» находят источник чистоты чувств и поэтической тонкости личности. Образ ребенка в начале XIX в., конечно, наделяется условными чертами, привнесенными в него сентиментализмом и романтизмом; однако это уже своеобразный облик, самоценный во всех своих душевных движениях, не покрываемый целиком тенью взрослого. Каждый «момент существования» рассматривается отныне – впервые в мирском (а не только религиозном) отношении – как значительный по отношению к полноте и связанности жизни, «как наполненное жизнью настоящее, определяемое прошлым, как устремленное вперед, к формированию будущего»; значение каждого момента отныне «есть одновременно и переживаемая самоценность момента, и его действенная сила» по отношению ко всей индивидуальной жизни в целом[731].

Период детства становится важной и оправданной темой для воспоминаний и произведений художественной литературы, для обсуждений и размышлений, что свидетельствует об изменении к нему ценностного отношения. Люди осознанно замечают рядом с собой детство. Память и самосознание человека перестраиваются для включения в них периода собственного детства. Ребяческие проявления отныне фиксируются и интерпретируются все подробнее и подробнее. В целом развитие автобиографии привело к тому, что авторы увидели в своем прошлом ребенка. Более того, они увидели в нем ядро и основу своей взрослой индивидуальности («самости»), а также самостоятельного собеседника рядом с самим собой, находящимся на другой возрастной ступени. Отныне внутреннее «Я» личностного самосознания человека двух последних веков уже видит внутри взрослого индивида – ребенка, в то время как предшествующие эпохи по преимуществу видели в ребенке взрослого. Становится популярной идея, что взрослый «вырастает» из ребенка, который и есть его истинный родитель. Мир, как оказалось, управляется из детской.

К концу XVIII в. детство становится непременным объектом внимания большинства автобиографов. Мир детских фантазий, страхов, интересов, мыслей и т. д. начинает ощущаться не менее реальным и необходимым, нежели мир взрослых правил и ограничений. Тот длинный путь развития образов детства в автобиографическом нарративе, который мы проследили с помощью всех помещенных в книге текстов, завершился очевидной победой ребенка над взрослым.

Однако эта победа не принесла детям только ласки и сладости. Детство стало полем для экспериментов (педагогических и иных), необходимых, но не всегда удачных. Пристальное внимание к ребенку, моделирование взрослыми его внутреннего мира привело к усилению и положительных (внимательность), и отрицательных (деспотизм) форм участия взрослых в жизни детей. В этих условиях одной из основных функций «автобиографии детства», полностью выкристаллизовавшейся как жанр к 1830-м годам, становится гуманизация отношений взрослых к детям. «Человеческий документ» в виде автобиографии сближает людей, вводит в их повседневное сознание диалог с детским опытом другого человека, группы, поколения, культуры. Как бы ни оценивал человек свое детство – положительно или отрицательно, – он в любом случае теперь – участник диалога с ним. Детство предстает той внутренней сферой, куда человек всегда может вернуться, передохнуть и набраться сил и стимулов для дальнейших свершений. Эти силы черпаются и из поддержания в себе «детскости», и из преодоления негативного опыта детских лет. В пространство, которое ранее заполняла в душе Взрослость, проникло теперь Детство, потеснившее ее.