Детство - [4]

Ещё чуть погодя хозяйка дома выносит нам с Чижом пирог, а опоздавшим конкурентам достаётся снедь попроще.

— Валим! — толкаю друга в бок. — А то гля-кось, как Федул разъерепенился! Того и гляди, драчку учнёт.

— И то!

Смылись тихо. От того, кто в моей голове, пришла странная мысль «По-английски».

Пирог с курятиной сожрали в овине, честно разломав надвое. Ели жадно, но аккуратно – чай, не свиньи, вежеству обучены!

— Вкуснотища! — зажмурился Санька, облизывая пальцы и уже опосля обтирая их о завалявшуюся солому. — Сизалиха хоть и слаба на передок, а готовить умеет.

— Эт точно!

— Кто хоть попортил её, как мыслишь?

— Дуньку-то? — удивляюсь я. — Сань, ты чего? Я неук беспамятный, но не бестолковый! Она не первый годок как попорчена. Титьки ещё толком расти не начали, а уже парни ей подол задирать принялись.

— Да ладно?! — удивился Чиж, округляя глаза. — Дунька?!

— Вот тебе и ладно! Ты что, слухать и смотреть не умеешь? Я, беспамятный, и то знаю! Тут думать надо, не кто попортил, а кто пузо ей надул! И то думаю, что не один парень старался, я те сразу двух назвать могу!

— Эвона, — удивился дружок, почесав взопревшие, давно не чёсаные волосы под сдвинутой на бок старой шапкой. — Так может, они и приданное собирали вдвоём?

Смеёмся, повторяя это на все лады, но…

— Сизали? Эти могут! Хваткие они, не по-хорошему хваткие!

Времечко сейчас сытное для нас с Санькой, пора свадеб! Деревня дело такое, свадьбу всем миром гуляют! Хучь щей миску да пирога кус, а кажному! Свадьбы же, известное дело, только по осени и гуляют. А когда ещё? Зимой и по весне жрать нечего, гостей тем паче не прокормишь. Летом страда[7] – работать нужно, а не гулянки гулять. Только осень и остаётся. Сытная, бездельная почти.

Только и делов, что дров заготовить, да сено с лугов привезть. Ну и так, по хозяйству по мелочи.

Свадебный поезд[8], призванный показать богачество жениха, заставил Саньку завистливо пускать слюни. У них-то с бабкой, окромя старой коровы, серьёзной живности и нетути. А тут столько лошадок, да ухоженных, нарядных!

Киваю согласно словам дружка, но сам больше на людей поглядываю. Кто как одет, да как ведут себя. Мне чёй-то лошади не интересны, да и в землице ковыряться неохота. Подумываю даже в город перебраться, хотя для деревенских хуже и нет судьбы! Может и плохо там, в городе, а здесь… тётка. И судьба вечного батрака. Нет уж!

Если хозяйство какое есть, то да – на землице точно получше будет. А коли нетути и сам по углам скитаешься да спину гнёшь за миску жидких щей и кус заплесневелого хлеба? Так не всё ль равно, где батрачить?! В городе, говорят, можно и в люди выбиться, а здесь шалишь! Батрача на других, на хозяйство особливо не накопишь. Ан и накопишь, так всё едино в долгах по уши! Всей радости, что хозяйство имашь, а толку-то? Если долгов больше, чем весь скарб с животиной стоит.

Знай, пляши под дудку богатеев, да шапку за сто шагов ломай[9]. Не угодишь коли, так тут же со двора и попросят. А и угодить кому не так просто. Сто раз проклянёшь всё на свете. Оно ить разное бывает, угождение-то.

Одному поле пахать да покосы косить поперёд своих, другому – сынка своего с солдатчину отдай заместо евонного. А третьему и вовсе – шапку ломай, да глаза закрывай, коль жену или дочку по сеновалам валяют.

— Гля-кось! — толкает меня Чиж, прерывая размышления. — Тысяцкий[10] какой разнаряженный да важный!

— Известное дело, не кажный день свадьбы справляют!

— Эх-ма… — Переключается Санька, завистливо глядя на огороду[11], устроенную свадебному поезду. Нам не по чину, пастушатам-то. Дружка[12] откупится, ему всё равно, а вот деревенские ребята нас потом отлупят.

Всё равно проводили поезд до ворот дома невесты, просто чтоб запомниться. Авось и не забудут!

— В церкву бы чичас! — мечтательно сказал Чиж, зажмурившись. — Я раз на венчании был, там здорово! Красиво, страсть! И поют.

* * *

— Пастушки-вонюшки, — перегородив дорогу к пруду, дразнился Филька обидно, корча рожи, — одежка тряпьёвая, заплатке к заплатке запахом дурным пришита!

— А сам-то, сам-то! — возмутился Санька, опасливо косясь не столько на Фильку-шута, сколько на евойных дружков, с кулаками немаленькими.

— Что сам-то? — деланно удивился Филька, крутанувшись вокруг себя. — Бел, мил, пригож и хорош! Чай, мамка с папкой есть, а не выкидыш из-под хвоста коровьего!

— Сам ты… назём[13]! — возмутился Чиж, сжав кулаки.

— Ах ты выкидыш! — возмутился Филимон, оглядываясь на одобрительно регочущих дружков и делая шаг вперёд. Обычно трусоватый и осторожный, сегодня он что-то разгоношился не по чину.

— Н-на!

Удар с плеча по лицу сбил Саньку. Трусоват Филька или нет, а кулаки у него немаленькие! Чай, каждый день досыта ест.

— А ну не замай! — стряхивая рукавицы в снег, преграждаю путь вражины к дружку. — Что куражишься-то, ирод?

— Да я тя…

Молодецкий замах… и тело моё перехватывает Тот-кто-внутри. Шаг назад и кулак со свистом пролетает мимо моего лица.

— Экий неуклюжий, — произносят мои губы насмешливо, — попасть даже не можешь.

— Да я… — Филька тут же делает неожиданный, как ему кажется, замах, отводя руку назад так далеко, что собственный кулак оказывается за ухом.