Детство - [3]

А не влезает, так лучше Саньке отдам, для бабки. Летом, значит, я ей гостинцы передаю, и значит, зимой незазорно будет столоваться иногда. Я так мыслю.

К вечеру снова похолодало, как бы не сильней, чем поутру.

— Чёй-то слишком холодно, — зябко кутаясь в многократно чиненный армяк[5] не по росту, обронил Санька, — я чай, озимые помёрзнут.

— Угу, — отозвался я, настроение ещё больше упало. Холода встали рано, а старики, как один, пророчат нехорошую зиму.

— Пошли, мальцы, — обронил дед Агафон, поглядывая на небо, — закат скоро.

Коровы, чувствуя приближение вечерней дойки и предвкушая возвращение в родной хлев, где их ждёт тёплая болтушка[6], заспешили.

Тётка встречала Беляну у ворот, ласково погладив корову по голове. На мгновение я позавидовал животине… и тут же стало смешно. Опять пришли ТЕ, неправильные мысли. Будто в моей голове сидит кто-то взрослый, вроде прошедшего русско-турецкую дядьки Алехана.

Мне тётка ничего не сказал, только взглядом ожгла. Помывшись перед рукомойником в сенях, зашёл в дверь, перекрестившись на иконы в красном углу. Тот, внутри, ворохнулся как-то… ехидно, но промолчал.

— На вот, — Аксинья, рябая и широколицая, старшая из тёткиных детей, со стуком поставила передо мной миску с похлёбкой. Следом за матерью, относится она ко мне скверно. Благо, дядька Иван Карпыч почти не замечает меня. Не лезь только под руку, да и всё.

К похлёбке полагался кус изрядно заветренного хлеба и печёная репка из прошлого ещё урожая, сильно подвядшая и невкусная.

— Дармоед!

Отмолчался, хотя раньше не преминул бы высказаться. Дармоед… ха! А Касатик? А платье на ней? Из материных тканей. А дармоед я.

Неспешно поев, не стал задерживаться в доме. Здесь мне не рады, а переночевать можно и на сеновале, пока тепло.

Пробормотав заученную, неискреннюю молитву, встал.

— Я на сеновал.

— Иди, — фыркнула Аксинья, — не задерживайся!

Отмалчиваюсь. Меня ждут сны. Странные сны, где я гуляю по невиданным огроменным городам, глядя на дива-дивные. Арапы чернокожие, бабы в срамных одёжках и я, уже взрослый. Спать…

Глава вторая

Санька поманил меня со двора, нависнув над забором.

— Ну? — подхожу к нему, не выпуская вилы из рук. Не то чтобы они нужны, но вроде как при деле. Есть струмент в руках – занят, и не замай!

— Гну! Сваты к Сизалям! — шипит он, округляя глаза.

— Иди ты! Что-то припоздались-то так? Нормальные люди свадьбы вовсю играют, а эти только свататься задумали. И кто?

— Из Пасечек, Агаповы.

— А… ясно. Невеста порченая, жених голоштанный, то на то и выходит. Потому и запоздали, что нагуляла небось живот, вот и спешат, пока байстрюк ногами в живот толкаться не начал.

— Агась, — фыркнув, весело согласился Чиж, — гулёна известная! Ну что, погнали? Ей-ей, первыми прибудем!

Оглянулся было на приоткрытую дверь хлева, в котором возилась тётка, но сплюнул и подхватился за Санькой. Пастушеские наши обязанности ушли прочь вместе с первым снегом, возиться же по хозяйству особо не требуется – чай, не велико оно, хозяйство. Ну, ухи потом накрутит… не велика беда. Не это, так другой повод найдёт!

Попасться на глаза сватам первым, оно куда как неплохо! Копеечку кинут, пряник, да и потом тоже чегой-то перепасть могёт. Гулять свадьбу в доме не пустят, а во дворе, с публикой менее почтенной, покормят. Засиживаться не дадут, но мису щей нальют. Густых, наваристых… с мясом! И пирога с собой отломлю, сколько за пазухой уместиться!

Ещё раз покосившись на дверцу хлева, решительно перемахиваю через забор.

— Куды?! — слышу визгливый голос Аксиньи. — У, дармоедище!

Солнышко уже зашло, но туч на небесах нет. Света луны и звёзд, отражённых от свежевыпавшего снега, вполне достаточно, чтобы не заплутать в насквозь знакомой деревне.

Сваты, как и положено, ехали задами, огородами, ни с кем не разговаривая.

— Успели, — выдохнул Санька запалено, срывая шапку и кланяясь богато одетому свату. Торопливо повторяю вслед за ним. Сват, незнакомый мне мужик, не обращая на нас внимания, соскакивает с повозки и стремглав бежит в избу.

— Чтоб родные её, значит, так же быстро согласились на брак, — жарко шепчет мне в ухо Чиж. Он привык уже, что некоторым вещам меня надо учить заново.

Вслед за сватом, правой ногой на крыльцо ступила женщина сваха, уже без торопливости.

— Как нога моя стоит твёрдо и крепко, так слово моё будет твёрдо и крепко! Твёрже камня, липче клея, острее ножа булатного. Что задумается, то и исполнится.

У свахи своя роль, наблюдать за ней и слушать куда как интересней. А в избе и вовсе тиатра настоящая, кто б пустил только.

Несколько минут спустя начали появляться запоздавшие деревенские мальчишки, завистливо поглядывающие на нас, но не решающиеся затеять свару под грозным взглядом кучера, поглаживающего кнутовище. Ещё бы! Последнее дело драчку под окнами при сватовстве затевать!

В таком разе точно откажут, а потом и Сизали попомнят, и Агаповы. Вложат ума через задние ворота!

Приплясываем на морозе, распевая положенные при сватовстве слова. Помогаем!

Замёрзли едва ли не вусмерть, но вышедшие нетрезвые сваты благодушны.

— Нате-ка! — несколько копеечек летят в наши ладони. — Заслужили!