Детство Ивана Грозного - [39]
Едва передвигая ногами, Ваня поднялся по лестнице из подвала. Казалось, несчастный старец переложил на его плечи весь груз своих лет. Оказавшись на воздухе, мальчик вдруг разразился рыданиями.
— Ну полно, полно, дитятко, — утешал его Иоасаф, обняв за плечи и сам готовый расплакаться. — Пройдет несколько дней, и ты увидишь, как старый князь обрадуется свободе! Он просто разучился ходить! А вот мы откормим его, выведем на солнышко, и тогда его обратно и пряником не заманишь!
От этих ободряющих слов Ваня начал оттаивать и даже улыбнулся. А тут еще солнышко так ластится, так приятна глазу первая нежная зелень, так свеж и вкусен воздух! Как хорошо жить на свете, и он, Ваня, обязательно добьется, чтобы и дедушка князь это почувствовал. Вдвоем с митрополитом они уже подходили к дворцовому крыльцу, как вдруг прямо с коня к ним под ноги бросился молодой вершник и протянул грамоту:
— Батюшка государь! Святой владыко! Беда! Татары тучей идут на Москву!
Это был гонец из Путивля, присланный наместником Федором Плещеевым.
Временное перемирие
— Вы с дядей Василием — дай Бог ему упокоения на том свете! — вечно на месте топтались и всегда запаздывали! А потом руками разводили — если бы да кабы… Надо сейчас же скрутить руки этому выскочке Бельскому, а изменника Иоасафа отправить в монастырь. И нечего ждать новгородских мужиков — мы и сами сумеем надеть этому мозгляку колоду вместо митрополичьего креста! А на его место посадим новгородца Макария!
Иван Шуйский пытался перекричать его, да куда там — лишь пыжился да наливался кровью, так что покраснела даже лысина.
Недолго было и до драки, как вдруг от двери кто-то зычно крикнул:
— Братие, из Путивля прибыл гонец от Плещеева! Говорит, татар видимо-невидимо на Москву прет, передовые отряды уже к Оке выходят. Боярам велено в Думе собраться. Немедля!
Шуйских будто ушатом холодной воды окатили. Разжали тяжелые кулаки, мигают растерянно. А соратники уже и не смотрят на них, ближе к выходу потянулись, в Думу идти. Еще жива прежняя закваска: защищать отчизну от басурманов — нерушимый долг бояр. Одна мысль владела всеми: неужто Гиреи вновь возродят времена Чингисхана и Батыя? Не бывать этому!
Сообразили Шуйские, и дядя, и племянник: не время дворцовых раздоров сейчас, иначе лишатся сообщников. Придется до поры затаиться. Оба вышли во двор и вместе со всеми явились в Тронную палату.
А там уже полно народу. Пустовал только трон, да первобоярское место рядом. Памятуя, что еще утром на нем сидел ненавистный Бельский, Шуйские не стали лезть на рожон и заняли свое обычное родовое место.
Было так тихо, что даже потрескивание зажженных свечей казалось слышным. Видимо, еще до прихода Шуйских с соратниками было все решено, и каждый теперь думал о своем: как собрать ратников в полной воинской справе, на кого оставить семью, дом, хозяйство, чтобы к утру быть уже в походе… Теперь все едино, лишь бы скорее в бой!
Наконец, появился и сам государь. По одну его руку — Иван Бельский, по другую — митрополит Иоасаф с поднятым перед собою крестом. За ними шествовали протоиереи Успенского и Благовещенского соборов с иконами Владимирской Божией Матери и Петра-чудотворца, в окружении святителей — также с иконами и зажженными свечами.
Почти как крестный ход. Оно и понятно: перво-наперво следовало защитить свою православную веру от басурманов: сохраним ее — и она охранит русский народ!
Бояре разом вскочили и — пока шел к трону юный великий князь — замерли в низком поклоне.
Державный отрок с бледным истончившимся лицом — сейчас бы ему по возрасту крепко спать! — умостился на престоле. И разом, будто по команде, сели бояре.
Ваня видел, что все взгляды устремлены на него. Это было, пожалуй, впервые в его короткой жизни, но он не возгордился, не растерялся от непривычного внимания. Мгновенное озарение снизошло: сейчас в нем — воплощение Божьей власти на земле!
Такие мысли уже посещали Ваню в тиши митрополичьей библиотеки, в раздумьях над летописными свитками, божественными и историческими трудами. Но в этот миг, пусть мимолетный, он впервые осознал себя царем русской державы, хотя душа рвалась от горя: неотвратимая, грозная встала перед Русью опасность!..
Именно об этом были его первые слова, которые ни Иоасаф и никто другой ему в сей раз не подсказал:
— Бояре! Отечество наше, святая Русь в беде! Не пожалейте живота своего ради ее защиты! Я, государь ваш, буду молиться за вас денно и нощно… — тут голос его пресекся.
Речь получилась короткая, но не в ней было дело. Что-то новое увидели бояре в прежнем отроке: истинно государево достоинство и величие, а в глазах — огонь решимости и готовность жизнь положить за православную землю. Такого уже не назовешь малолеткой!
