Детство Ивана Грозного - [31]
Потом дяди Бельские проводили его до дворца, простились, — и он тотчас забыл о подписанной им грамоте.
А на другой день, увидев в приказной палате злополучную бумагу, Василий Шуйский пришел в бешенство. Он прекрасно понял, чьих это рук дело, и на заседании Думы с трудом сдерживался. Прав был брат Иван, уговаривая его засадить Ивана Бельского в тюрьму! Но тогда, в час прихода к власти, освобождать только своего родственника Андрея было как-то не с руки. И зря он вообразил, что прощением Ивана заткнул рты ненавистному клану Бельских: как волка ни корми, а он все в лес смотрит. Промашку дал — да ничего, поправим!
Сначала он хотел пойти к государю-мальчишке и как следует отчитать его. Но потом понял, что не стоит: тот расскажет митрополиту Даниилу, к которому зачастил в последнее время, а митрополит явно благоволит Бельским, и пиши-пропало: разгадают его планы, и все провалится. Бумаге, одобренной государем, дали ход: бояре поздравляли Голицына и Хабарова с повышением. Все было тихо и мирно, если не считать того, что в один душный летний вечер на подворье Шуйских опять по какому-то поводу праздновали. К воротам подъезжали все новые и новые вершники, спешивались, в хоромах поднимали чары за здоровье Василия Васильевича, первого боярина на Руси. Потом опьяневшие гости с горящими факелами выехали за ворота, разделились на несколько отрядов и направились к заранее намеченным подворьям.
Мамка Евдокия с вечера была поставлена в известность: уложить питомца пораньше и ночевать в детской, а не в своей комнате; упаси Боже, если государь проснется! Всю ночь мамка стояла у окна и молилась. Она видела, как провезли Ивана Бельского со скрученными за спиной руками, как тюками тащили награбленное в дом Шуйского. Самого же «хозяина» — так звала она своего дальнего родственника — среди возвращавшихся не было.
Когда совсем рассвело, она подняла Ваню на заутреню и, покормив, пошла с ним в Успенский собор. Последнее время она водила его в домашнюю крестовую церковь: в ней теплее, да и на улицу выходить не надо. Но в этот раз ей не терпелось проведать, что знают прихожане о ночных событиях.
Народу в соборе собралось больше, чем обычно, и по встревоженным лицам и шепоту, плывущему над толпой, Евдокия поняла: знают и, наверное, обо всем. Она навострила ухо близ стоящих рядом шушукающихся кумушек, но они отпрянули от нее и сразу замолчали: люди знали о ее родстве с первобоярином, пусть и дальнем. Все же она уловила, о ком шла речь — о дьяке Федоре Мишурине. Значит, и его схватили.
То, что люди боятся и сторонятся ее, Евдокию угнетало, но откуда было знать ей, что родственник ее — седьмая вода на киселе — таким разбойником обернется! Сегодня бы уехала домой во Псков, да государя-ребенка жалко, сердцем к нему прикипела.
Ваня заметил, что митрополит Даниил выглядит совсем больным. Он и в самом деле с трудом вел службу, потому что не спал всю ночь — монахи доносили ему обо всем, что происходило на дворе Шуйских и в городе. Он невольно затягивал службу — был уверен, что его схватят, но вряд ли сделают это в присутствии юного государя и прихожан. Однако чем мог помочь ему ребенок да еще в присутствии соглядатая, родственницы Шуйских? И уходя из собора, Даниил лишь дрожащей рукой благословил мальчика и мысленно попрощался с ним, считая, что видит его в последний раз.
Голова над воротами
— Ладно, ладно, пойдем, аппетит нагуляешь, — согласилась Евдокия. Она была рада отпустить мальчика: пусть лучше на воле побегает, чем во дворце, где много народу и ненароком могут сболтнуть про ночное. Она оставила Ваню в саду, а сама пошла за вышиваньем, бросив на ходу:
— Только за калитку не выходи, я сейчас вернусь.
Ваня начал было строить крепость из песка, как вдруг заметил под кустом собачонку. Это был обычный дворовый пес с разорванным ухом, никому не нужный и, наверняка, голодный.
Во дворце держали охотничьих породистых собак, но они жили на псарне, Ваню туда не пускали, а в горницах держали только кошек. Поэтому Ваня очень обрадовался приблудному псу, отыскал в кармане забытый леденец и, развернув, собирался уже бросить ему, но тот вдруг глухо зарычал, вскочил на ноги и, хромая, побежал прочь. Ваня бросился вслед:
— Куда ты? Я же хочу угостить тебя!
Но собака ринулась в кусты и исчезла.
Ваня не отставал. Он раздвинул ветки и увидел в заборе щель. Она оказалась достаточно широкой, мальчик пролез в нее и огляделся. Пес, сильно припадая на заднюю ногу, уже сворачивал за угол. Но Ваней овладел азарт.
«Вот догоню, узнаю, где ты живешь, и вернусь к мамке, — думал он, — надо же угостить собачку, да и ногу хорошо бы перевязать — носовой платок у меня чистый».
Пес все сильнее хромал, и Ваня замедлил шаг. Дорога привела на площадь. Пес перебежал ее и остановился перед широко распахнутыми воротами. За ними стоял мрачный дом с маленькими зарешеченными окошками, кое-где затянутыми пузырем и слепо глядящими на мир.
«Какое странное подворье, — подумал Ваня, — кто же здесь живет?»
