Детский дом - [59]
ЧАСТЬ IV
ДВЕ ВСТРЕЧИ
Горком комсомола помещался в здании Смольного, там же, где и городской комитет партии. Здесь на первом этаже у меня был кабинет с высокими красивыми окнами, выходившими в сад с фонтанами. Но сиживать в нем приходилось не часто.
В тот жаркий июльский день, совершенно ясный, что редко бывает в Ленинграде, я несколько часов провел на Кировском заводе, устал и сейчас с облегчением расслабился в удобном кресле за своим массивным столом. Прохладно, тихо. Хоть чуть передохнуть, обдумать предложения к предстоящему через два часа заседанию бюро.
Из размышлений меня вывел телефонный звонок.
— Маринов, — привычно отозвался я.
— Скажите, уважаемый товарищ, — произнес приятный мужской голос, — а как вы относитесь к аристократам?
Уловив что-то знакомое в голосе, но еще не признав говорившего, я ответил серьезным тоном:
— Так же, как и они к комсомолу, — крайне отрицательно.
А про себя продолжал соображать: «Кто же это из ребят надумал меня разыгрывать?»
— Ну, а если этого аристократа зовут Алексей? — в трубке послышался смех.
— Леша… ты… Ну, черт! — радостно вскрикнул я. Конечно, это был Лешка Аристократ! — Откуда?
— Из окрестностей вашего дворца.
— Давай проходи. Я сейчас закажу пропуск.
— Официальный прием? Нет уж, давай без формалистики, а? Если свободен, выйди сам к зданию монастыря.
Я не стал мешкать. Шутка ли, добрых десять лет не видел друга, не знал, жив ли?
Встреть я Алексея случайно, в толпе, не узнал бы. Но сейчас, пристально вглядываясь во все попадавшиеся у монастыря лица, безошибочно определил: вот он. Конечно, Алексей изменился — возмужал, черты лица огрубели, стали определеннее. Но и красивый лоб, и смелые, чуть настороженные глаза, и гибкие руки остались прежними. Одет он был франтовато: пиджак в крупную клетку с могучими по моде плечами, брюки «чарльстон», тупоносые, отлично начищенные ботинки.
— Ну, пропащая душа! — воскликнул я, крепко пожимая ему руку.
Алексей обнял меня и поцеловал. Я понял, что и мне так надо было поступить.
— А ты, Саша, солидно выглядишь, — засмеялся он.
— Да ведь, Алеша, за двадцать три перевалило. Ну рассказывай, где ты? Чем занимаешься?
— Отвечу по всей анкете. Только, если можно, сперва о деле. Веришь, места себе не нахожу. А уж потом потолкуем «за жизнь», как говорят одесситы. Хорошо?
И он рассказал, что его мать тяжело больна — почки, нужна срочная операция, иначе будет поздно. Не могу ли я устроить ее в какую-нибудь больницу?
Вот так история! Я быстро прикинул, сказал:
— Вот что, Алеша. Жди меня здесь, я мигом слетаю и договорюсь, чтобы заседали без меня.
Тревожные морщины па лбу Алексея разгладились.
— Ну, давай, бюрократ ты несчастный.
Двадцать минут спустя мы с ним уже ехали в горздравотдел. Заведующий оказался на месте, и мы быстро решили вопрос,
— Что же вы, молодой человек, поздно спохватились? — сурово сказал Алексею главврач, когда мать проводили в палату. — В таких случаях не откладывают, почка совсем отказывает. Еще день-два, и было бы поздно.
— Я только сегодня вернулся в Ленинград, — глухо сказал Алексей. — Есть надежда спасти?
— Сделаем, что можем.
Выйдя из больницы, мы некоторое время шли молча, Я видел, что мой старый детдомовский друг очень тревожится за исход предстоящей операции, и принялся утешать его: мол, медицина у нас сильная, поставят мать на ноги. Алексей благодарно улыбнулся и вдруг предложил:
— Слушай, Саша, а не махнуть ли нам в Детское Село? Навестим родные пенаты.
Я понимал, что Алексея надо отвлечь от его невеселых мыслей, и потому без долгих колебаний согласился. Да я и сам рад был побывать в городке, таком близком сердцу.
— Поедем на машине, так, пожалуй, быстрее получится.
— Нет, Саша, давай, как все. Поговорить сможем.
Вместе с толпой дачников мы вскоре уже выходили из вагона на платформе Детское Село. Сам город был переименован — два года назад, к столетию со дня гибели Пушкина, он получил имя великого поэта.
Мне вдруг показалось, что только вчера я покинул эти места: все здесь было так знакомо, так мало изменилось. Да, время будто остановилось, завязло в густых кронах деревьев. И только выросшие кое-где новые заборы да асфальт, закрывший булыжные мостовые центральных улиц, напоминали о том, что давненько мы уехали отсюда.
Ноги сами повели нас на Московскую улицу, 2. Пятой Детскосельской школы-колонии здесь, увы, не было. В ответ на расспросы мы узнали, что вот уже четыре года, как она расформирована.
Пошли в парк. Он был так же тенист, величав и прекрасен. Алексей снял кепку, поворошил кудри и произнес:
Потом взглянул на меня и улыбнулся:
— Сам знаешь, это не я, а Пушкин.
Долго мы бродили по знакомым аллеям. То и дело вырывалось: «А помнишь?!» Да, вспомнить было что…
Не всегда легким было наше житье-бытье в детском доме. Но в этот день среди деревьев таких родных нам Александровского и Екатерининского парков вспоминались только радостные минуты. А их было немало.
Подошло обеденное время, и мы, уставшие, зашли в ресторан. Алексей пробежал меню, сделал заказ. Взглянув одним глазом на цены, я схватился за нагрудный карман, где лежали деньги. Уловив мой жест, Алексей положил свою руку на мою.
