Детский дом - [58]

— Но ты-то объяснила суть? — спросил я.

— И слушать не стали: «Не выкручивайся». Я им говорю: «Письмо-то у вас, оно до Кости и не дошло, можете спросить у него». А они знай свое: «Да теперь-то вам не выгодно признаться». Особенно один… плешивый со лба, уже в годах, все донимал. Он-то и настаивал, чтобы исключили.

В этом месте рассказа глаза Насти наполнились слезами.

— За что? — всхлипнула она. — В спортсекторе я… активистка. Грамоту сами давали, жали руку, благодарили. А теперь… И за шефскую работу отметили…

И, не выдержав, Настя заплакала.

Вот тут-то мне и пригодился графин с водой. Я налил ей стакан, успокоил: мол, затем и вызвали в райком, чтобы разобраться, как следует.

Когда она ушла, улыбнувшись на прощанье, я долго ломал голову: что же это за человек Долин, если так перевирает факты?

Остальные ребята, с которыми я беседовал, были, как говорится, в доску свои. Уточнил я и вопрос о тайных сборищах. Однокурсники в один голос подтвердили: ребята не таились, собирались и читали стихи в аудиториях.

К концу разбирательства у меня сложилось твердое мнение: исключать студентов из комсомола нельзя. Правда, я понимал, что добиться этого будет совсем нелегко. За эту неделю меня уже дважды вызывали в горком комсомола, торопили, недвусмысленно советовали «не тянуть резину». Один из заведующих отделом так и сказал: «Чего ты в самом деле, Маринов, на дыбки стал? Юрист! Петли раскидываешь? Ох, видать, и крючкотвор из тебя получится. Только имей в виду — инструктор, что вел это дело, ваш район назубок знает, и мы его чутью и хватке верим».

Надо было заручиться поддержкой, а получить я ее мог только от Шишмарева. Раз он мне дал задание, значит, дело его интересует серьезно. «Следствие» я провел обстоятельно, обо всем мог доложить в подробностях. Алексей Андреевич выслушал меня внимательно, ни разу не перебил.

— Поработал ты, это я вижу. Говоришь, Долин выдумал про попытку к самоубийству? Передергивает факты. Та-ак. Это очень сильный у тебя аргумент в руках, ложь сразу всплывет, как масляное пятно на воде. Именно люди, подобные Долину, безразличные к судьбам людей, мешают нам. Ладно, с этим человеком мы сами разберемся.

Алексей Андреевич раза два прошелся по кабинету, остановился против моего кресла, проговорил с легкой укоризной:

— А все же ты пока лишь полдела сделал. Советую: на бюро главное внимание направь на обсуждение мер по улучшению дел в комсомольской организации факультета и университета в целом. Доходит? В этом и будет отличие твоей позиции от позиции инструктора горкома, который пошел на поводу у Долина и ратует за исключение. А то внешне вы вроде бы　спорите, а по существу предлагаете одно: наказать людей. Только ты — помягче, он — построже. Разве не так? Профилактики-то никакой.　

Всего несколькими точными фразами Алексей Андреевич Шишмарев натолкнул меня на единственно верный подход к делу. Разумеется, я сразу же принялся действовать.　

На заседании бюро райкома после моего подробного доклада о результатах расследования развернулось обсуждение. Алексей Андреевич был прав: то, что факты передергивались, что не было никакой попытки к отравлению, и тот факт, что ребята тайно не собирались, а обсуждали стихи открыто, со своими товарищами, сильно расстроило козыри Долина. Никто из членов бюро не поддержал крайних мер. А дальше, выйдя за рамки частного случая, мы начали большой разговор о состоянии воспитательной работы в комсомольских организациях университета. Было дано немало практических советов…　

Читатель может удивиться — а выговор-то этим ребятам за что? Вопрос законный. И я сегодня не ратовал бы за комсомольские взыскания, а ограничился бы серьезным разговором с ребятами, чтобы не отбивались от коллектива. Однако тогда я свято верил в то, что наказали ребят правильно.　

Поборники исключения ребят из комсомола и университета, однако, не сдались. Некоторые товарищи из горкома комсомола пытались обвинить нас в гнилом либерализме, в мягкотелости. Мне еще не раз пришлось сходить в райком партии. И умная поддержка Алексея Андреевича Шишмарева помогла. Горком комсомола согласился с нашим решением. Впоследствии мы ни о чем не жалели. Все ребята оказались достойными той борьбы, которую мы за них вели.　

Когда вопрос был окончательно утрясен, Шишмарев сказал мне:　

— Скажу, секретарь, неплохо ты провел это дело. Набираешься опыта! Да и удачливый к тому же. Не зря родился седьмого ноября.

— Алексей Андреевич, а я точно не знаю дня своего рождения, — вырвалось у меня. — В детдом-то большинство из нас попадало без метрик. Год рождения устанавливала медицинская комиссия, а день рождения определяла заведующая детдомом: половину ребят записывала на октябрьский праздник, а половину — на майский. Так что у нас два раза в год пекли именинные пироги.　

Шишмарев рассмеялся.　

— Здорово! Как фамилия вашей заведующей? Легздайн? Молодцом. Ну, желаю успеха.　

Всего месяц с небольшим проработал я секретарем райкома, затем меня выдвинули в Ленинградский горком комсомола вторым секретарем. С Алексеем Андреевичем Шишмаревым за это время я встречался всего пять-шесть раз, но каждая такая встреча оставляла в душе след. Заботливую руку этого умного партийного наставника, коммуниста ленинского призыва я запомнил на всю жизнь.