Детский дом - [57]

— Учился хорошо…　

— Нашел чем хвастать! Это твоя студенческая обязанность. А ты вот еще общественной работой займись. Увлекаешься поэзией — организуй для начала диспут ну, скажем, на такую тему: «Русские поэты об отечественной истории». Если хорошо подготовить, то успех гарантирован.　

Кондрат, помолчав, проговорил:　

— Знаете, я не очень верю в такую вещь, как справедливость.　

И с прежней насмешкой, слегка нараспев, продекламировал:　

Что в нашем мире справедливость?　

Всего лишь грубой силы милость.

И, уже не скрывая иронии, спросил:　

— Разве не так?　

«Зелен, — еще раз подумал я. — Мозги набекрень».　

— Я думаю, что абстрактной справедливости не существует. Это понятие классовое. Тебя, Кондрат, как пристяжную, тянет в сторону, а комсомол — это организованность. Борьба за идейность. И с этих позиций вас, участников самостийных действий, следует крепко поправить.　

Встав, я пожал ему руку:　

— Подумай над моими словами. И нос не опускай. За комсомольский билет свой держись.　

Еще поговорил с одним парнем из этой группы. Ему было интересно узнать подробнее о творчестве А. Блока. Вот и познакомился.　

С комсомолкой, которая, по заявлению Павла Долина, начитавшись упаднических стихов, пыталась отравиться, я решил поговорить в райкоме. Будет как-то солидней. Мысленно пытался представить себе облик этой девушки. Надо ж, стихи подтолкнули к самоубийству! Может, запуталась в жизни, а тут еще есенинские богемные стихи… Да, искусство — великая сила, обращаться с ним надо осторожно: одного вознесет к облакам, другому обрежет крылья. Видимо, девушка эта слабовольная, с повышенной самовнушаемостью. Скорее всего, астеничный тип, худая, нервная, будет сразу много и выразительно говорить, потом разрыдается. Я заранее поморщился, предчувствуя малоприятный разговор, поставил поближе графин с водой.　

Размышления мои прервал осторожный стук в дверь.　

— Можно?　

— Да, конечно.　

Вошла девушка, как сейчас говорят, баскетбольного роста, со связкой книг, аккуратно перетянутых ремешком. Я уставился на нее вопросительно.　

— Вы по какому делу? Если коротко — говорите, а то я сейчас занят. У меня встреча назначена.　　

— Я сама не знаю, надолго ль. Вызвали. Мне к товарищу… — девушка справилась по бумажке и назвала мою фамилию. — Разве я не туда попала?　

— Позвольте… ваша фамилия Сергунина?　

Она кивнула утвердительно и, немного подумав, сказала:　

— Меня все Настей зовут.　

Вот это обмишурился! Ну и жизнь пошла: какие девицы травятся! Никогда бы не подумал. Настя была то, что называют кровь с молоком. Стройная, с ярким румянцем на красивом лице.　

— Садитесь, — пробормотал я. — Оказывается, вас-то я и жду.　

Пока я оправлялся от некоторого замешательства, Настя положила стопку своих книг на стол, уселась. Церекинула толстую русую косу за спину, уставилась на меня безмятежным взглядом.　

«Психолог-недоучка», — ругнул я себя, все еще не зная, с чего начать беседу.　

— Как сейчас чувствуешь себя, Настя? — наконец спросил я как можно участливее.　

— Спа-си-бо, — удивленно и слегка нараспев протянула студентка. — Не жалуюсь… чтобы не сглазить. — И тут же сама осведомилась с деревенским простодушием: — А как ваше здоровьице?　

Не хватало еще начать обмен любезностями! Ну надо же быть таким ненаходчивым! Я разозлился сам на себя и решил сразу брать быка за рога:　

— Мне-то что: психика здоровая, литературу правильную читаю. Это вот ты травилась.　

Глаза Насти стали круглыми, как у сороки.　

— Когда?　

— Как — когда? Забыла?　

— Да господь с вами!　

«Час от часу не легче», — подумал я.　

За что же тебе выговор вкатили?　

Внезапно Настя откинулась на спинку стула, облегченно засмеялась.　

— Вы вон о чем? Я-то думала — новую напраслину на меня возвели. Все про ту записку, товарищ секретарь? Я ж в нашем бюро комсомола объясняла: пустое все это, ничего не было. А один там знай свое: не заметай следы.　

Теперь опешил я:　

Как ничего не было? Про какую записку говоришь?　

— Да ту самую. Ой, вспомнить даже ее стыдно.　

Конфузясь и запинаясь, Настя поведала мне свою　незамысловатую сердечную историю, начав ее издалека.　

Родилась она в деревне, там и в школу ходила. Потом семья переехала в Ленинград, отец стал работать грузчиком, мать — чернорабочей. Настя — единственная дочка. К учебе она тянулась всегда, и родители были рады, когда она решила получить высшее образование. Сейчас она уже на втором курсе.　

Вот уже три месяца, как она дружит с одним старшекурсником с истфака. По тому, как простодушная Настя тихо выдохнула «дружим» и зарделась, мне стало ясно, что речь идет о большем, во всяком случае с ее стороны. «Историк», видимо, подтрунивал над деревенским простодушием Насти, и тогда она примкнула к самостийному литературному кружку, надеясь поскорее поднатореть в изящной словесности и стать вровень с насмешливым объектом обожания.　

Дальше события развивались так. Насте показалось, а может, и не показалось, что старшекурсник к ней охладел. И она решила сочинить ему письмо в стихах. Свои не получились, и Настя списала кусок из душераздирающей поэмы, напечатанной в каком-то старом сборнике из библиотеки профессора Олегова. В этих звучных рифмах страсти рвались в клочья, вспоминался какой-то «грозно лазуревый мир» и намекалось, что если Дафнис не вернется к своей Хлое, то она примет «огонь яда». Письмо Настя так и не отправила адресату: победила здоровая натура. Однако уничтожить его она забыла, и после «разоблачения» кружка письмо как-то попало в руки Долина. Тут-то каша и заварилась.