Детские шалости - [23]

— А что, если мне хочется просто горячего? — говорит Марк.

— Тебе в любом случае полагается салат.

— Я не хочу салат, — говорит он.

— А я вообще ничего не хочу, — говорит Лили.

— Вы оба можете делать все что хотите, — говорит Николь, — а я пошла за салатом. Я умираю с голоду.

Марк наблюдает за Николь, дефилирующей к буфету, и его глаза нечаянно прикованы к ее заднице, она пробирается между оживленными столиками, аккуратно уворачиваясь от бегающих детей. Ее розовый костюм безнадежно измят на спине, хотя ее точеная фигура, тем не менее, четко проглядывается сквозь ткань — это тело по-прежнему способно его возбудить. Очень гибкое тело. Время от времени Николь устраивала перед ним, как она это называла, порнографические представления, раскидывала ноги и поднимала задницу, но она не повторяла этого с тех пор, как родилась Джемма.

Обернувшись к Лили, Марк видит, что та продолжает сцеплять и расцеплять пальцы и безотрывно смотрит в пол, явно не желая с ним разговаривать. Они в первый раз остались вдвоем, в первый раз за все эти десять лет, и он чувствует себя неловко, ему стыдно, и он уверен, что бы он ни сказал, все будет истолковано неверно, так что через пару минут, после того как ни один из них не произнес ни слова, ее беспокойство вызывает в нем еще большую неловкость — он уверен, что она это делает, чтобы потрепать ему нервы, — и Николь все еще не видно, не видно ее ярких, волнистых, светлых волос, он сам решает пойти забрать тарелку, оставив Лили в одиночестве.

За прилавком с горячими блюдами, где несколько ламп греют еду, и потому куски курицы отливают оранжевым, а бутоны брокколи — пурпурным, а когда он поднимает глаза, то видит, что толстые лица персонала отсвечивают болезненно-желтым, и в этой очереди кто-то курит, и по полу ресторана расставлено несколько искусственных пальмовых деревьев в больших кадках — а пол выстелен, как в государственных заведениях, кремовым линолеумом, расчерченным, как кафельные плитки, и все это внезапно и непреодолимо напоминает ему тот больничный кафетерий, в который он потащил сводных братьев Лили в самый тот вечер, когда сама Лили появилась на свет. Интересно, размышляет он, что теперь с ними. Но эта мысль занимает его недолго. Нечто другое, более существенное приходит ему в голову. А что, если бы он присутствовал в тот момент, когда ее вытащили из живота ее матери, если бы ее положили в его руки, всю в крови и орущую, делающую свои первые вдохи, изменилось бы тогда что-нибудь между ними, была бы между ними теперь эта неловкость, эта бездна? Если бы все было так, то теперь, несмотря на любые периоды разлуки, между ними существовало бы больше уважения и понимания, их связывали бы истинные узы. Не только краткие вспышки. Какое-то слабое узнавание.

— Извините, вы собираетесь провести здесь весь день? — говорит мужчина, стоящий в очереди прямо позади Марка, и слегка подталкивает его локтем в спину, задевает его поднос, пытаясь поторопить его. — Я голоден, приятель.

— Ты хочешь, чтобы я потушил эту сигарету о твой ебаный глаз? — говорит Марк.

Июль — август

Глава 1

Николь отправила его одного. Николь сказала, что именно он должен рассказать обо всем своей матери. Что на этот раз она не собирается все делать за него. Она сказала, что, в конце концов, его мать приходится Лили бабушкой. По крайней мере, сказала Николь, он должен сообщить ей, что виделся с Лили, и что она жива-здорова, и живет в Ньюбери, и скоро приедет к ним погостить. Так будет справедливо, сказала Николь, потому что его мать очень любила Лили и поддержала его после исчезновения Ким. По крайней мере, именно так он ей об этом рассказывал, не правда ли?

Марк считает, что его мать сделала в своей жизни одну достойную вещь. Хотя он никогда не знал, было ли это продиктовано любовью к Лили или же она действовала так из чувства вины за все то говно, которого ему пришлось наесться, когда он рос — за то, что она вышла замуж за Лоуренса. За то, что позволила его отцу и брату просто уехать в Канаду и поселиться в первом попавшемся месте. И оставила его самого здесь, для себя. Просто оставила с собой старшего сына. Он и понятия не имеет, что обо всем этом думает Робби. Как он чувствует себя, будучи в десятилетнем возрасте покинутым собственной матерью. С тех пор он не общался со своим братом, напрямую они вообще больше никогда не общались. Единственную отрывочную информацию о Робби и своем отце он получил от Сью, от той самой женщины, с которой изначально его отец намеревался сбежать в Канаду. Она все еще поддерживает связь с его отцом и время от времени пишет письма его матери — видимо, обуреваемая чувством собственной вины, ведь она, думает Марк, так хотела разрушить его семью. Но что он может знать об этом? Однако из этого косвенного и весьма случайного источника Марк узнал, что Робби поступил в университет и стал архитектором, и теперь у него успешный бизнес в Торонто, в частности, он в основном занимается проектами городских реконструкций. Его мама всегда говорит, что она гордится Робби, хотя редко упоминает тот факт, что Робби явно не испытывает чувства гордости по поводу своей мамы. По крайней мере, насколько известно Марку, его брат никогда не делал попыток связаться с ней, не говоря уж о том, чтобы приехать и повидаться.