Детские ладошки - [36]

— Тьфу, опять забыл, как это делалось!

Но крутанув кубик еще пару раз с такой яростью, что пламя в светильниках задрожало и по стенам запрыгали тени, он победоносно поднял руку с кубиком вверх. Мне хорошо был знаком этот торжествующий жест, который всегда вызывал у меня раздражение.

— Ну вот и готово, я же говорил — это очень просто!

После чего, гордо взглянув на Верховного жреца, внук церемонно передал ему кубик.

Баму благоговейно принял Камень. Неверящими глазами осмотрел все шесть одноцветных граней, потом перевел взгляд на меня, на внука. Недоброе выражение исчезло с его лица. Теперь в нем можно было узнать того Баму, который обучил меня языку посвященных. Обеими руками он поднял Камень над головой и обвел присутствующих победоносным взглядом. Они еще не успели прийти в себя от удивления, но было заметно, что к ним вернулось доброе расположение духа. Напевая все ту же ритуальную песнь, Баму наклонился, чтобы поставить Камень на алтарь, но от волнения в последний момент руки его задрожали, и разноцветный тотем вывалился из них и прозаически шлепнулся на землю. В ту же секунду мой внук наклонился, поднял кубик и, обтерев о штаны, протянул его Верховному жрецу. Он все еще держал его в своих руках, когда в Камне что-то заскрежетало, а потом пещера огласилась звуками настойчиво посылаемых сигналов.

Из раскрытых навстречу добру и свету детских ладошек зазвучал голос Вселенной, несущийся из бездны космоса и адресованный будущему.

Александр Карапанчев Стапен Кройд

В ста двадцати километрах юго-восточнее Сан-Франциско приткнулся заурядный пятимиллионный городишко со звучным названием Аболидо. От своих многочисленных братьев-близнецов, разбросанных по всему земному шару, он отличался разве что соседством с вольфрамовыми рудниками, запасы руды в которых были наполовину исчерпаны, да Национальной библиотекой поэзии.

Однажды директор библиотеки Стапен Кройд, ворвавшись в свой кабинет ни свет ни заря, немедленно бросился к видеофону. Дожидаясь, пока его свяжут с другом детства, а ныне начальником городского Штаба спецподразделений борьбы с шумом Халиджем, он нервно барабанил кулаками по столешнице письменного стола.

Несмотря на то, что в ушах у него находились антишумовые тампоны, а стены кабинета были облицованы хвалеными изоляционными панелями, Стапен Кройд вздрагивал от грохота поездов, несущихся по многочисленным городским линиям. Над его головой ни на секунду не умолкал рев пролетающих самолетов, где-то по соседству протяжно выли корабельные сирены, доносилась какофония радио и стереовизионных программ. Сводили с ума звуки бьющихся тарелок, визг режущих жесть механических пил, отвратительно всхлипывала расположенная неподалеку пилорама, и директору казалось, что от всего этого в голове у него с треском лопаются кровеносные сосуды.

На экране блеснули погоны Халиджа, и только потом всплыло его треугольное лицо с узкой полоской бескровных губ.

— Хелло, Кройд! — полоска скривилась в улыбке. — Что нового?

Кройд передернулся, заметив, каким ледяным взглядом начальник штаба оценивающе скользнул по антишумовым тампонам, по набрякшим под глазами мешкам. Накатило желание запустить в экран чем-то тяжелым, как будто это было окно, за которым торчала бесстрастная физиономия Халиджа.

— Не ори так! — процедил Кройд. — Твоя служба работает безупречно, так что слова из твоей глотки я воспринимаю непосредственно своим мозгом!

— Короче! — не дал ему продолжить Халидж.

На крышу кто-то сыпанул сотню тяжеленных стальных шаров. Рявкнула электрогитара, немилосердно скрипя на поворотах шинами, промчалась полицейская машина. От своего этого барабанные перепонки в ушах Кройда вибрировали так, словно по ним дубасили палицами.

Медлить было нельзя, Халидж мог в любой момент отключиться. Издав звук лопнувшего протектора, Кройд проглотил подступивший к горлу комок. Под холодным взглядом начальника штаба он чувствовал себя весьма неуютно. Но не будь они друзьями детства, директор не мог бы рассчитывать и на такое внимание.

— Немедленно пришли ко мне своих людей! — выкрикнул Стапен. — Мой патрон перестал действовать за полгода до указанного срока, я на грани безумия!

— Понятно! — ответил Халидж и тут же отключился.

Директор вытер со лба пот, который немедленно проступил снова. Ему казалось, что тело его плывет в вибрирующем воздухе. Нервы, с корнем вырванные наподобие сорняков, жили какой-то своей, отдельной жизнью. Он чувствовал, что зажат между отбойными молотками, ревущими на крутом подъеме грузовиками, рыданиями, хохотом, воем, визгом музыкальных инструментов, бесконечно развивающих смертоносную для любой мысли тему.

— Конечно, все это плод расстроенного воображения, — со вздохом признался он себе. — Стоило одну ночь провести без патрона, и вот, пожалуйста, хоть хорони себя!

Воспаленный мозг услужливо нарисовал ему картину: скрежещущие зубчатые колеса медленно, с наслаждением перемалывают время, его нервные клетки, вгрызаются в истерзанное тело, выбрасывая кровавое месиво — останки директора Национальной библиотеки поэзии.

Все это началось накануне вечером, часам к семи. Вначале до него донеслась песенка, распеваемая сотней глоток на разных языках и рассказывающая о разных эпохах, рекламирующая пляжи, на которых после отлива остаются гирлянды водорослей, крабы, разбитые судьбы людей. Потом к звукам песенки примешался звон битого стекла, рычание бетономешалок и ровный гул печатных станков величиной в статуи с острова Пасхи. Невидимые ему люди о чем-то спорили, ругались, скандалили, что-то невнятно бормотали, одним словом, обрушивали на него какие-то обломки общения, сводящие с ума своей фрагментарностью и, по его рассуждению, совершенной бессмысленностью.