Детские истории взрослого человека - [4]

Шрифт
Интервал

«Санкта симплицитас», — подумал Александр, потом отошел в угол, где стояла скрипка, открыл футляр и плюнул на ее корпус цвета поноса. Этого никто не видел.


На заднем дворе было пусто. Осеннее солнце еще припекало, в соседнем доме Фроса отчитывала своего сына.

Черепаха Спаски медленно ползла по теплым камням, качая головой вправо-влево, как заводная игрушка. Ее звали Гого. Если бы ее звали не Гого, ее бы наверняка назвали Тортилла. Люди любят давать домашним животным самые нелепые клички.

Александр назвал бы ее Альфа, Бета или Гамма. Он бы выбрал кличку, которая ничего не значит и не вызывает ассоциаций. Никакой персонализации — идеально для черепахи (если бы он вообще решил ее как-то назвать).

Минут пятнадцать он просто следил за ее неспешным движением, размышляя, по какой прихоти природы этому существу дано прожить сто пятьдесят лет. Затем сел на корточки, подобрал с земли палочку и осторожно коснулся ею головы черепахи. Черепаха тут же спряталась в панцире, но, подождав немного, снова боязливо высунула голову наружу. Александр коснулся ее снова, потом брезгливо поежился и бросил палку: с нее свисала ниточка слизи. Александр встал, огляделся и заметил возле забора кирпич. Кирпич был размером в две ладони, и когда-то его покрывал слой известки.

Александр взял его, вернулся к черепахе и занес кирпич на высоту примерно метр двадцать. Если бы Александру было лет пятнадцать, кирпич удалось бы поднять выше, и удар имел бы необходимую пробивную силу. Однако предаваться подобным рассуждениям бессмысленно.

Александр разжал пальцы, и кирпич полетел вниз; послышался треск, с каким ломаются сухие ветки. Однако он еще ничего не значил: черепаха высунула из панциря задние лапы и, вытягивая их изо всех сил, попыталась уползти — удивительно глупый поступок для существа, которое считается символом мудрости.

При втором ударе звук был четче, и из-под панциря с одной стороны потекла кровь. Но панцирь все еще был цел. Черепаха завалилась на бок и больше не двигалась, что можно было истолковать по-разному:

а) она действительно мертва;

б) у нее было что-то вроде разума, и оно подсказало ей этот маневр.


Александр немного подождал, затем взял палку и осторожно ткнул черепаху туда, где должна быть рана. Черепаха вдруг растопырила лапы, пытаясь оттолкнуться: она паниковала. Передняя левая лапа подрагивала, словно уже жила отдельно от туловища.

Третий удар был безупречен: панцирь разбился ровно посередине. Крови было неожиданно много, и Александр, на самом деле не выносивший ее вида, поспешил уйти.

К тому же он был уверен: даже если черепаха еще жива, до вечера она в любом случае сдохнет.

Он поднялся на второй этаж, постучал в дверь Спаски, но ее, к сожалению, не было дома. На дежурный вопрос ее матери, как у него дела, он ответил:

— Спасибо, прекрасно. Я только что убил вашу черепаху. У меня сегодня день рождения.

Среда

АБСОЛЮТНЫЙ СЛУХ И ВРЕД, КОТОРЫЙ ОН ПРИНОСИТ


Александр дважды нажал кнопку звонка, подождал немного, потом нажал еще два раза.

— Антрэ, — послышался из глубины квартиры голос Мадам, — дверь открыта, мон пти. Пардоне муа.

Александр зашел в прихожую, поставил скрипку на пол и повесил курточку на вешалку. Закрыл одну дверь, постучал в другую и вошел в комнату. Мадам лежала на диване, неестественно вытянув левую ногу и подтянув правое колено почти до подбородка; на ее лице была кислая гримаса человека, который бросил все попытки собраться с духом и бороться с болью.

— О, Александер, — пожаловалась пожилая дама, — же сюи малад, тре, тре малад. Ишиас! Я не могу встать с кровати. Ун конфузьон тражик, нес’па?

— Уи, мадам. Се манифик.

— Пардон?

— О, я хотел сказать: как это печально!

— Э бьен, Александер, — сказала она, поджав губы. В глубине души она испытывала к нему ресентимент — хотя на самом деле это была чистой воды ненависть. Мадам училась музыке в Париже в «Эколь нормаль де мюзик» у самого Поля Дюка (мон дьё, с тех пор прошла целая вечность!) и теперь была вынуждена давать частные уроки Александру, ун анфан террибль, из которого никогда не выйдет виртуоз. К тому же ей приходилось терпеть его ужасные манеры, его провинциальную гросьерите[2]. Каждый раз целых сорок пять минут до крови кусать губы, страдая от фальшивых тонов, которые этот мальчишка выдавал нарочно, зная, что у Мадам абсолютный слух и подобное сводит ее с ума. И в довершение лежать здесь обездвиженной ишиасом и не имея возможности встать даже в туалет. (Под кроватью Мадам поставила ночную вазу. Ах, как прелестно было бы в начале осени взять настоящую вазу и поставить в нее, скажем, орхидею!.. А что сейчас? Me уи. Се ля ви).

— Э бьен, Александер, — повторила несчастная Мадам, окончательно подавленная таким количеством реалите. — Надеюсь, что на этой неделе вы были прилежны. Что у нас на сегодня? Равель? Ля вальс… Ун вальс брийян. Аван, мон пти, и прошу вас, прошу, больше пасьон!

На этом месте стоит объяснить, что такое абсолютный слух.

Абсолютный слух — явление крайне редкое, оно встречается у одного человека из миллиона. Кто-то утверждает, что абсолютный слух можно развить упорным трудом; это неправда. Кому захочется потратить столько нервов и сил, чтобы заработать неизлечимую болезнь? Человек рождается с абсолютным слухом, как, скажем, с родинкой на носу или с глазами разного цвета. Это аномалия.


Еще от автора Виктор Пасков
Баллада о Георге Хениге

Опубликовано в журнале "Иностранная литература" № 11, 1989 Из рубрики "Авторы этого номера" ...Повесть «Баллада о Георге Хениге», вторая книга писателя, вышла в Софии в 1987 г. («Балада за Георг Хених». София, Български писател, 1987) и была отмечена премией Союза болгарских писателей.


Рекомендуем почитать
Старинные индейские рассказы

«У крутого обрыва, на самой вершине Орлиной Скалы, стоял одиноко и неподвижно, как орёл, какой-то человек. Люди из лагеря заметили его, но никто не наблюдал за ним. Все со страхом отворачивали глаза, так как скала, возвышавшаяся над равниной, была головокружительной высоты. Неподвижно, как привидение, стоял молодой воин, а над ним клубились тучи. Это был Татокала – Антилопа. Он постился (голодал и молился) и ждал знака Великой Тайны. Это был первый шаг на жизненном пути молодого честолюбивого Лакота, жаждавшего военных подвигов и славы…».


Жук. Таинственная история

Один из программных текстов Викторианской Англии! Роман, впервые изданный в один год с «Дракулой» Брэма Стокера и «Войной миров» Герберта Уэллса, наконец-то выходит на русском языке! Волна необъяснимых и зловещих событий захлестнула Лондон. Похищения документов, исчезновения людей и жестокие убийства… Чем объясняется череда бедствий – действиями психа-одиночки, шпионскими играми… или дьявольским пророчеством, произнесенным тысячелетия назад? Четыре героя – люди разных социальных классов – должны помочь Скотланд-Ярду спасти Британию и весь остальной мир от древнего кошмара.


Два долгих дня

Повесть Владимира Андреева «Два долгих дня» посвящена событиям суровых лет войны. Пять человек оставлены на ответственном рубеже с задачей сдержать противника, пока отступающие подразделения снова не займут оборону. Пять человек в одном окопе — пять рваных характеров, разных судеб, емко обрисованных автором. Герои книги — люди с огромным запасом душевности и доброты, горячо любящие Родину, сражающиеся за ее свободу.


Под созвездием Рыбы

Главы из неоконченной повести «Под созвездием Рыбы». Опубликовано в журналах «Рыбоводство и рыболовство» № 6 за 1969 г., № 1 и 2 за 1970 г.


Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Александр Житинский известен читателю как автор поэтического сборника «Утренний снег», прозаических книг «Голоса», «От первого лица», посвященных нравственным проблемам. Новая его повесть рассказывает о Людвике Варыньском — видном польском революционере, создателе первой в Польше партии рабочего класса «Пролетариат», действовавшей в содружестве с русской «Народной волей». Арестованный царскими жандармами, революционер был заключен в Шлиссельбургскую крепость, где умер на тридцать третьем году жизни.


Три рассказа

Сегодня мы знакомим читателей с израильской писательницей Идой Финк, пишущей на польском языке. Рассказы — из ее книги «Обрывок времени», которая вышла в свет в 1987 году в Лондоне в издательстве «Анекс».


Нобелевский лауреат

История загадочного похищения лауреата Нобелевской премии по литературе, чилийского писателя Эдуардо Гертельсмана, происходящая в болгарской столице, — такова завязка романа Елены Алексиевой, а также повод для совсем другой истории, в итоге становящейся главной: расследования, которое ведет полицейский инспектор Ванда Беловская. Дерзкая, талантливо и неординарно мыслящая, идущая своим собственным путем — и всегда достигающая успеха, даже там, где абсолютно очевидна неизбежность провала…


Разруха

«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.


Олени

Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.


Матери

Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».