Детские истории взрослого человека - [15]

Шрифт
Интервал

— И я, — мрачно сказал взрослый.

— Неужели тебе не было ее жаль?

— Было. Может, именно поэтому я ее и убил — чтобы жалеть.

— Я его прощаю, — сказала черепаха.

— Мы не прощаем, — сказали двое взрослых.

— Мне было сто сорок девять лет! Через год я бы все равно умерла.

— Это не имеет значения, — возразил Александр. — Убийство не перестает быть убийством. А это было самое настоящее убийство. Всего доброго, Гого. Возвращайся в свой черепаший рай.

— Прощайте, — сказала черепаха.

Александр тихо прикрыл за ней дверь.

— Чем могли тебе помочь — помогли, — сказал он. — Что могли сделать — сделали. Из-за Гого сам на себя злись.

— Я знаю, — ответил Александр. — Я очень ценю ваши усилия.


Прежде чем стать одним целым под виселицей, Александр, Александр и Автор отошли в угол комнаты. Последняя возможность поговорить с глазу на глаз в прежнем духе.


— Не хотел бы я быть на твоем месте, — заметил Александр.

— А я — на твоем, — парировал Автор.

— Неужели этого не избежать?

— Тебе что, так его жаль?

— Честно говоря, да. А тебе нет?

— Мне жаль вас обоих. Но я как подумаю, в какую заварушку вы меня втянули, аж хочется рядом с ним повеситься.

— Раз уж мы подняли эту тему, повеситься и я могу, — засмеялся Александр. — А ты не забыл, что ждет тебя?

— На что ты намекаешь?

— На твой эпилог в начале. Мой тебе совет: смени профессию на что-нибудь более безопасное. Уезжай в деревню землю пахать.

— Эй, вы двое, — крикнул Александр, — если будете препираться, испортите мне весь финал!

Автор вытащил из своих ботинок шнурки и завязал петлю. Привязал петлю к рейке этажерки, которая торчала над верхней доской. Этажерка была шедевром отца; он не был плотником, но в то время…

— Это уже было, — перебил Александр, ставя рядом с этажеркой стульчик. — А ты, — повернулся он к мальчику, — залезай сюда и говори свои последние слова.

Александр встал на стульчик, надел петлю на шею и откашлялся.

— Дорогие потомки, — начал он, — вы те, кто… да ну, надоело. Давайте, кто толкнет стул?


Александр указал на Автора и сказал:

— Ты!

Автор указал на Александра и сказал:

— Нет, ты!

— Почему это я?

— А с какой стати я?

— Трусы вы, вот вы кто! — в сердцах сказал Александр. — Мне стыдно, что у меня с вами было что-то общее!

Он оттолкнул стульчик ногой и повис на этажерке.

— Это было самоубийство! — заявил Александр, глядя, как Александр раскачивается и дергает ногами.

— Мы к этому непричастны! — добавил Автор. — Пошли отсюда, не могу на это смотреть…

— Я вижу черный свет! — прохрипел самоубийца, и это были его последние слова.

— Это разве не Виктор Гюго сказал? — спросил задумчиво Александр.

— Не видишь, что ли, он висит прямо под его собранием сочинений, — с завистью буркнул Автор.


Через некоторое время мать осторожно открыла дверь детской, чтобы посмотреть, спит Александр или занимается всякими неприличными вещами. Когда она увидела его висящим на шнурках, то возмущенно всплеснула руками, распахнула дверь и закричала отцу:


— Иди посмотри, что вытворяет твой сын!


Гости набились в детскую. Они уже выпили и развеселились, и поступок Александра не произвел на них особенного впечатления.

— Это плоды твоего воспитания, — бросил ей ядовито отец и рявкнул на сына: — Хватит обезьянничать! Сейчас же слезь оттуда!

— Еще и язык вывалил, как висельник! — взвилась мать. — Прекрати немедленно! Тебе не стыдно перед гостями?

— У вашего сына, — сказал Доктор, — какое-то, хм… странное чувство юмора.

— Не представляю, в кого он такой, — буркнул отец и вынул Александра из петли.

Потом он положил его в кровать и накрыл одеялом. Перед тем, как уйти, отец пригрозил, что если через пять минут он зайдет и увидит, что Александр еще не спит, то утром запрет его в подвале и будет держать там до тех пор, пока вся дурь не выветрится у него из головы.

БАЛЛАДА О ГЕОРГЕ ХЕНИГЕ

Перевод Майи Тарасовой

ФАНТАСТИЧЕСКИЙ ПРОРЫВ В БЕСКОНЕЧНОЕ

Для большинства поклонников Паскова вершиной его творчества остается «Баллада о Георге Хениге». Вышедшая в 1987 году, она буквально перевернула души читателей. «Баллада…» появилась очень вовремя: в Болгарии уже ощущались перемены, с приходом которых литература должна была выйти за пределы социальной тематики. В то время было не много книг, имевших шанс увидеть свет и способных вызвать такой взрыв эмоций, такой мощный катарсис. С «Балладой…» это чудо произошло.

Пасков льет на раны, нанесенные реальностью, бальзам из Искусства, Любви и Творчества. Читатели запомнят гениального скрипичного мастера Георга Хенига и его «виолу д’аморе», а не соседа, который плюет на только что постиранное белье. Кажется, за прошедшие тридцать лет в Болгарии так и не появилось другой книги, которая бы вызвала у стольких читателей слезы. «Баллада…» — словно дверца в небеса, ненадолго открывшаяся перед тем, как перемены в стране сделали всех нас циничными и ироничными. Читатели запомнят направление взгляда: ввысь, прочь от всего земного. Фильм режиссера Дочо Боджакова, снятый по повести в 1989 году, так и называется: «Тот, что на небесах».

Оппозиции «жизнь-искусство», «материальное-духовное» кажутся безнадежно устаревшими клише, но Пасков заставляет переживать их как открытия. Многие романы и повести Ласкова завершаются мажорным аккордом или почти фантастическим прорывом в бесконечное. Так происходит и в финале «Баллады…»: «Священно, священно, священно искусство — то, что было, есть и будет!»


Еще от автора Виктор Пасков
Баллада о Георге Хениге

Опубликовано в журнале "Иностранная литература" № 11, 1989 Из рубрики "Авторы этого номера" ...Повесть «Баллада о Георге Хениге», вторая книга писателя, вышла в Софии в 1987 г. («Балада за Георг Хених». София, Български писател, 1987) и была отмечена премией Союза болгарских писателей.


Рекомендуем почитать
Старинные индейские рассказы

«У крутого обрыва, на самой вершине Орлиной Скалы, стоял одиноко и неподвижно, как орёл, какой-то человек. Люди из лагеря заметили его, но никто не наблюдал за ним. Все со страхом отворачивали глаза, так как скала, возвышавшаяся над равниной, была головокружительной высоты. Неподвижно, как привидение, стоял молодой воин, а над ним клубились тучи. Это был Татокала – Антилопа. Он постился (голодал и молился) и ждал знака Великой Тайны. Это был первый шаг на жизненном пути молодого честолюбивого Лакота, жаждавшего военных подвигов и славы…».


Жук. Таинственная история

Один из программных текстов Викторианской Англии! Роман, впервые изданный в один год с «Дракулой» Брэма Стокера и «Войной миров» Герберта Уэллса, наконец-то выходит на русском языке! Волна необъяснимых и зловещих событий захлестнула Лондон. Похищения документов, исчезновения людей и жестокие убийства… Чем объясняется череда бедствий – действиями психа-одиночки, шпионскими играми… или дьявольским пророчеством, произнесенным тысячелетия назад? Четыре героя – люди разных социальных классов – должны помочь Скотланд-Ярду спасти Британию и весь остальной мир от древнего кошмара.


Два долгих дня

Повесть Владимира Андреева «Два долгих дня» посвящена событиям суровых лет войны. Пять человек оставлены на ответственном рубеже с задачей сдержать противника, пока отступающие подразделения снова не займут оборону. Пять человек в одном окопе — пять рваных характеров, разных судеб, емко обрисованных автором. Герои книги — люди с огромным запасом душевности и доброты, горячо любящие Родину, сражающиеся за ее свободу.


Под созвездием Рыбы

Главы из неоконченной повести «Под созвездием Рыбы». Опубликовано в журналах «Рыбоводство и рыболовство» № 6 за 1969 г., № 1 и 2 за 1970 г.


Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Александр Житинский известен читателю как автор поэтического сборника «Утренний снег», прозаических книг «Голоса», «От первого лица», посвященных нравственным проблемам. Новая его повесть рассказывает о Людвике Варыньском — видном польском революционере, создателе первой в Польше партии рабочего класса «Пролетариат», действовавшей в содружестве с русской «Народной волей». Арестованный царскими жандармами, революционер был заключен в Шлиссельбургскую крепость, где умер на тридцать третьем году жизни.


Три рассказа

Сегодня мы знакомим читателей с израильской писательницей Идой Финк, пишущей на польском языке. Рассказы — из ее книги «Обрывок времени», которая вышла в свет в 1987 году в Лондоне в издательстве «Анекс».


Нобелевский лауреат

История загадочного похищения лауреата Нобелевской премии по литературе, чилийского писателя Эдуардо Гертельсмана, происходящая в болгарской столице, — такова завязка романа Елены Алексиевой, а также повод для совсем другой истории, в итоге становящейся главной: расследования, которое ведет полицейский инспектор Ванда Беловская. Дерзкая, талантливо и неординарно мыслящая, идущая своим собственным путем — и всегда достигающая успеха, даже там, где абсолютно очевидна неизбежность провала…


Разруха

«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.


Олени

Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.


Матери

Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».