Дети Йеманжи - [19]
В спальне родителей царил полумрак. Плотные жалюзи были опущены. Стол матери, очищенный от документов, карандашей и телефонов, сиял полированной поверхностью. Горело множество свечей, освещая раскинутую на столешнице цепь опеле[27]. А вокруг стола двигалась в ритуальном танце белая фигура. Эва замерла в дверях. Сердце жарко подпрыгнуло от радости: ей показалось, что она в самом деле видит бабушку. Но что-то сразу показалось Эве неправильным, и, вглядевшись в кружащуюся фигуру, она догадалась. Бабушка никогда не надела бы этих бело-лиловых одежд. Никогда не спустила бы на лицо фиолетовой вуали, не взяла бы в руки ритуальной метлы из конского волоса. Бабушка служила Царице вод Йеманже. А перед алтарём танцевала сейчас Нана Буруку – недобрая ориша тайных мыслей и знания. А то, что показалось Эве цепью опеле, было ожерельем Нана – серебристо-белыми бузиос. Одну из них Эва накануне разбила, превратив в сухую пыль. А ещё одну нашла в кармане своих джинсов полгода назад. Через три дня после смерти бабушки.
– Мама?.. – потрясённо позвала Эва. Нана Буруку остановилась. Медленно обернулась. И Эву отбросило к стене ледяной волной ужаса.
Безусловно, в лилово-белых ритуальных одеждах была её мать. Это была её высокая, по-девичьи стройная фигура. И резкий жест, с которым она сорвала с лица вуаль, был знаком Эве. Чёрные выпрямленные волосы упали на лицо доны Каррейра. Она недовольным движением отвела их. Эва увидела мёртвое лицо. Белые, пустые глаза. Огромный акулий рот. И длинные, гнилые зубы, выпиравшие из этого рта.
Эва хотела закричать. Но из горла вырвалось только жалкое, придушенное сипение. Мать двинулась было прямо к ней своим обычным, деловитым шагом – но внезапно остановилась. По-змеиному повела головой налево, направо, словно потеряв дочь. Слепо заводила руками. И Эва вдруг поняла, на кого мать теперь похожа. На рыбу-барракуду, живущую в вечной подводной темноте. Теряя сознание, девушка привалилась к стене… и что-то вдруг потянуло её за шею – резко, требовательно. Амулет, расшитый золотым бисером, который накануне дала ей Ошун, бился и шевелился на груди. Эва так и не смогла понять – сама ли она высвободила его из выреза платья, или амулет выбрался сам. Перепуганная Эва сжала его в ладонях, но амулет настойчиво потянул её за собой – туда, где дёргалось, мерзко шипя и поводя руками, чудовище, ещё недавно бывшее её матерью.
– Чего ты хочешь? – онемевшими губами спросила Эва. Шнурок тянул всё сильнее, резал шею, Эве было уже по-настоящему больно. Но зато она поняла, что должна делать. И, одним движением смахнув на пол мерцающие бузиос, пронзительно закричала:
– Эшу! Ларойе, Эшу Элегба!
С грохотом растворилось окно. Сложились пополам сломанные жалюзи, зазвенело, посыпавшись на пол разбитое стекло. На подоконнике выросла высокая фигура. Кто-то чёрный, мокрый от дождя спрыгнул в комнату – и Эва узнала и эту бейсболку, и красную майку, и обезьянье лицо.
– Беги! – прорычал он. – Вон отсюда!
Свет свечей дрожал, отражаясь в каплях дождя на чёрной коже парня. Взмах могучей руки – и мать кубарем отлетела в комнату. Но она тут же вскочила, путаясь в одеждах, и кинулась на него – оскаленная, страшная. С яростным хрипом вцепилась парню в горло – и они покатились по полу. В комнате гремела, ломаясь, мебель, сиплое рычание чередовалось с яростным, злобным визгом. Чёрные тени метались по стенам. Падали свечи, и Эва успела подумать, что того гляди начнётся пожар. Но амулет на её шее всё вертелся, тянул шнурок – и не успокоился, пока Эва, повинуясь ему, не передавила ногами одну за другой все бузиос, докатившиеся до неё. Они шипели, как живые, под подошвами её босоножек.
– Всё, малышка? – услышала она насмешливый голос. – Хорошая работа!
Эва вскочила на ноги. Шею её больше ничего не терзало: амулет успокоился и висел на её груди невиннейшим бисерным мешочком, источая слабый запах цветов. Горки коричневой пыли – уничтоженные бузиос – тут и там лежали между упавшими свечами, раздавленными фруктами, опрокинутой мебелью и битым стеклом. Матери нигде не было видно. Несколько осколков стекла торчали в оконной раме, как зубы хищника, и Эва видела повисшие на них белые и лиловые лоскуты.
– Она вернётся, – деловито предупредил парень. – И я с ней не справлюсь. Бежим!
Он схватил Эву за локоть, дёрнул – и сам же остановился:
– Ещё не всё, дьявол?! Сколько же их всего?.. Проклятая ведьма!
– Я?.. – испугалась Эва. Но парень, не слушая, распластался на полу – и ловко вытащил из-под обломков жалюзи две уцелевшие бузиос.
– Вот так! – Подошва разбитой кроссовки превратила их в кучки пыли. Парень ухмыльнулся. Поднял единственную не погасшую свечу, весело забившуюся пламенем в его руке, и поднёс её к вороху рассыпавшихся бумаг на полу.
– Ну что, сестрёнка, – спалим тут всё к чертям? Повеселимся?!
– Не… не надо! – шёпотом взмолилась Эва, – Там, в другой комнате, мои краски! И рисунки!
– Да знаю, знаю… – поморщился он. – Ну, тогда – бежим!
– Но… кто же ты?
– Я – Эшу! – объявил он, с ухмылкой прикладывая два пальца к своей бейсболке. И тут же скорчил недовольную гримасу, – Женщина, ты будешь шевелить задницей? Или бросить тебя здесь?
