Дети Владимировской набережной (сборник) - [53]

– А что тут, в русском языке, плохого? – спросил Игорь у Николая, не понимая, в чем суть проблемы.

– Зачем выделять один народ, другие глушить, в том числе такие малые народы, как эрзя? Преступники, когда отнимают у ребенка родной язык. – делался Базаровым вывод.

Игорь, смутно понимал, к чему это он клонит, а разобравшись, говорил:

– А у нас, у карелов, люди разговаривают на финском. Даже в школах учат в финских классах русских детей.

– Финский язык – это родственный эрзянину язык, как и карелу. – сказал вдруг Базаров.

Выпив самогону, он включил патефон, ставил царских времен пластинку:

…Пусть туман колышется,

Пусть гитара слышится,

Не мешайте мне сегодня

Жить…

* * *

Часы отбили за восемь часов вечера, когда они легли спать, проснулись ровно в часу следующего дня. Потом сели за стол обедать, где в продолжении беседы спрашивал у хозяина дома про Лукояновских революционеров: кто и когда здесь принимал участие в революции, как здешние крестьяне и рабочие вели борьбу с заклятым царским режимом. Устанавливали Советскую власть.

Базанов достал, немного пригубив, гостям стал долго рассказывать, погружаясь в воспоминания.

– Первая маевка у нас произошла в 1904 году, первый манифест устроили Пазавин Матвей Михайлович, Машинистов Фома Михайлович, Дерябин Николай Матвеевич. Мне довелось принять участие, вашему покорному слуге, – без скромности гордился Николай Василевич Базаров, с большим интересом продолжил рассказ. – В Самаре находился центр революционных идей, откуда наши товарищи получали нужные для борьбы указания.

– Они были троцкистами, – прибил рассказчика Сережка.

– Нет, большевиками, ленинцами, – сказал Сережке Базанов. Короткая пауза, и он продолжил. – Помещик на требование не реагировал, и скоро в селе Иванцево и в других деревнях начался голод. В Иванцево были ведены царские войска, стояли гарнизонам, жили в домах, пили самогон, ходили по селу, ухаживали за девками. 22 декабря 1905 года тридцать человек явились к старосте села и потребовали выдать хлеб из запаса. На следующий день, в шесть, люди, группами поделившись по двести на три раза, потянулись к стоящей по центру села церкви. Подошли к амбару, а Григорий Успенский, урядник, дал выстрел в воздух. Солдаты открыли огонь на поражение. Крестьяне Петр Константинович Абакушев, Николай Биюшкин убиты, Масляников, Арсанов, Гладков ранены. Встанем, помянем всех наших односельчан – павших и тех, кого с нами нет, – предложил Базаров Игорю Николаевичу в заключение своего длинного рассказа.

Он снова наполнил два стакана напитком. Сидя рядом за одним столом, Ваня и Сергей кушали капусту и хлеб, запивая козьим молоком. Базаров все говорил и говорил.

– Хорошо говорить на своем языке, – тепло делился он. – Революция, значит, не завершена, пока эрзяне не получат свое собственное я.

Дети не понимали, о чем он.

Тогда Базаров не мог знать, что пройдет пять лет, и он будет арестован органами НКВД по финской фашистской террористической линии, объявлен врагом народа и расстрелян на основании приговора тройки, обвинившей его во всех смертных грехах. Не мог об этом думать и его гость даже в самых страшных снах, что его дальний родственник, певший ему и детям про то, как он участвовал в революции в 1904–1905 годах, окажется врагом народа.

Поздно вечером, когда стемнело, Базанов отвез на впряженном в телегу коне из города за село Кудьярово и высадил на колокольной дороге в темень бескрайнего эрзянского поля, по которому идти до деревни Иванцево километров пять. Куда трое путников добирались пешком, темень сыпалась в глаза, на поле колдовала тишина.

– Почему колокольная дорога? – спросил Ваня у Игоря.

– Да, почему, – захотел узнать то же самое у отца Сережка.

Игорь думал, потом говорил:

– Видимо, по дороге колокола везли в царские времена, в церковь на установку, с телегами конной тяги. Кучера тогда опытные были в деревнях, могли вспахивать землю плугом, – рассказал детям Игорь.

Они проходили темное поле, поднимались в темень пригорка, спускались в темень большого пространства и шли, шли, шли по петляющей извилистой иглой колокольной дороге, смотря на юг, видели в сумраках, как ведет на Разина дорога. Пройдя колхозное поле в общей тишине и темени в спящее большое село, отдельно на порядки. Найдя нужный дом, стучали в стекло в окна. Ночная тишь пропала в тупом стуке.

* * *

У пруда росли пушистые ивы, крупные красавцы березы-богатыри. Сочные травы, прорастали цветущие луга. Посаженная на горке картофель зеленью росла, донашивая подземные плоды. Большие фруктовые закрывали прятавшие по порядкам дома, потянувшиеся далеко, далеко. За садами – виды поля, скрывавшие бездонную ширину просторов в синей черточке горизонта. Так хотелось уйти вдаль больших полей, путешествуя в гулявших там оврагах.

В стоящих церквях, в холоде стен белокаменных, пустых, возможно, проходили последние молитвы. Возможно, ничего не было, церкви к этому времени были закрыты.

Ваня смотрел, с обрыва колхозного пруда на горизонт колхозного поля, желая побывать неприметно вдалеке. Сережка уговаривал отца пойти с ними купаться.

– Я для купания староват. Ну, уговорил, – согласился Игорь, все трое нырнули с откоса в пруд. В глубине мутной воды очень плохая видимость. Грязная вода заливала глаза и уши. Дотянув до дна оказавшейся в глине рукой, Ваня вынырнул на поверхность воды, Сережка с отцом плавали кролем поверх воды, собирались выплывать из воды. Ваня доплыл на середину пруда, развернул круг, плыл обратно. Выплыв к глиняному обрыву, сошел на берег. Сразу слышал брата упрек: «Далеко не плавай, утонешь».