Дети Третьего рейха - [42]

В итоге я охрипла и кричать больше не могла, так что пришлось шептать. Мы договорились с Альваро встретиться у цветной заправки. Ренцо нервно закивал: мол, он такую знает, взял у меня телефонную трубку и что-то пролепетал индейцу по-испански. «Он… сейчас будет на нужной нам заправке», – осторожно сообщил Ренцо, возвращая мне телефон.

Разумеется, на заправке никого не было. Для пущей верности мы проехали еще три заправки и вернулись снова к той, первой, – ни намека на наших операторов. Тогда я снова набрала Альваро: «У дома Элизабет через пять минут!!!» Проорав эту фразу раз восемь, я попросила Ренцо развернуться, чтобы встретиться с перуанцами у дома.

Через пять минут их белое такси и правда въехало во двор. «Едете. Строго. За. Нами», – сообщила я Альваро и Пабло, продираясь через собственные хрипы.

Так со второй попытки мы выдвинулись в сторону домика Геринг на Тихом океане.

В стареньком «пежо» – напряженная тишина. Кажется, Геринги в шоке от моих «вокальных данных». Через десять минут Элизабет осторожно подает голос:

– Ты, должна заметить, не права. Не с точки зрения морали, к тому же проораться иногда очень даже полезно. А с точки зрения того, что мужики тут – очень обидчивый народ. Обидчивый и гордый. У меня муж был такой: денег не зарабатывал, но так настойчиво требовал уважения, что достал. Более того, местные мужики пакостники редкие, уж поверь. Тебе и правда повезло, что они вернулись. Могли не вернуться, просто уехать. У меня в жизни разное случилось, я знаю, так что к этим людям нужен особый подход – имитация уважения обязательна!

Я поглядываю назад: машина с Альваро едет за нами, и даже с внушительного расстояния я могу разглядеть печать горечи и обиды на лице перуанца.

– Видишь ли, – продолжает Элизабет вкрадчиво, явно опасаясь очередной моей вспышки ярости, – у Ренцо неоднократно были случаи, когда его подводили. Например, нужно петь на свадьбе, а человек, который должен играть на гитаре, не приезжает вовремя. Свадьбу же откладывать не будут, сама понимаешь. Приходится петь а капелла. А потом этот товарищ вдруг заявляется спустя два часа как ни в чем не бывало. И что делать? Продолжать петь уже вместе с ним.

– Лучше этого козла разрубить на кусочки и скормить птицам или связать и оставить в лесах Амазонки, пока его не сожрут злобные личинки или змеи.

– Нет. – Элизабет улыбается, и атмосфера в машине вдруг разряжается, словно и не было никакой напряженности вовсе. – Нужно отнестись уважительно и с пониманием, потому что тебе, быть может, еще придется иметь дело с этим человеком.

– Нет уж! Если на него нельзя положиться…

– Тут, в Перу, – четко артикулирует Элизабет, – ни в чем ни на кого положиться нельзя. Все такие. Все опаздывают и подводят. Всегда.

– Тебе как австриячке, наверное, это особенно тяжело. Пунктуальность и всё такое…

Элизабет вздыхает:

– Да нет, я все-таки перуанка в душе. Хотя опаздывать не люблю.

– Подожди, а у тебя есть вообще австрийское гражданство?

– По идее я, конечно, могу его получить, ведь Австрия – моя родина. Но как-то руки не дойдут: далеко, дорого, времени нет. Так что гражданство у меня только перуанское.

– И ты не хочешь в Австрию?

– Хочу конечно. Но ничего там не знаю. Никто меня не ждет, как в свое время не ждали тут. Так что вряд ли у меня получится стать австриячкой, даже если я каким-то чудом доберусь туда и, наконец, получу это гражданство.

– Тебе бы там очень понравилось. Мне даже кажется, что ты смогла бы вписаться в ту, другую жизнь.

– Могла бы, наверное. Но всё-таки не могу. Не получится. У меня несколько лет назад был ухажер из Австрии: он работал в Лиме по контракту. Забавный такой, даже хотел жениться, но с условием, что мы будем жить там. А у меня дети, как их оставить? Как оставить океан, без которого мне тоже жизни нет? Я ведь очень люблю Перу, люблю местную кухню, люблю местных жителей и гостеприимство. Невозможно всё это оставить. Так что мой роман ничем не закончился. Тот человек не захотел жить в Перу.

– Можно понять, – соглашаюсь я.

Наконец появляется океан. Прибрежная полоса лентой тянется по правую сторону дороги. По левую – огромные песчаные холмы, даже представить себе не могу, что будет, если поднимется сильный-сильный ветер. Временами на холмах возникают наростами какие-то поселки – цветастые одноэтажные домики – синие, зеленые, желтые, красные, запутанные в проводах и кабелях, обшарпанные и грязные, кричащие о своей бедности черными дырами дверных проемов и пустыми глазницами черных окон. Страшные цветные пятна фавелл мелькают по левую руку, а справа безразлично шумит Тихий океан, такой мощный, что на фоне его человеческая жизнь и домики кажутся каким-то сиюминутным недоразумением. Гладкая ровная дорога пестрит указателями на Уругвай, Венесуэлу и куда-то еще. Элизабет сообщает, что дорога до Венесуэлы занимает всего сутки на рейсовом автобусе, а может, и того меньше. Вся беднота пользуется этими автобусами, так что ездить в подобные экстремальные поездки туристам не рекомендуется.

– Элизабет, а почему на заборах вокруг некоторых домов Лимы (я успела заметить), торчат битые стекла – это такая самопальная защита от воров?