Дети Третьего рейха - [222]

В оценке своего деда, Альберта Шпеера, Мориц пытается быть максимально объективным, отдавая себе однако отчет в том, что не может отделить себя от семьи полностью. Впрочем, Дания, где он живет уже более десяти лет, и датский язык, которым он владеет в совершенстве, способствуют возникновению той самой дистанции, которая позволяет Шрамму не быть предвзятым по отношению к деду и семье:

– Дед, будучи главным архитектором Третьего рейха, а потом и министром вооружений, прекрасно понимал, в чем участвует: это и создание военной промышленности, программа использования военнопленных, в том числе русских военнопленных, для принудительных работ в военной промышленности. Людей просто угоняли из других стран и принуждали работать в нечеловеческих условиях. Он несет ответственность за это. Он осознавал, что на нем лежит огромная вина, я в этом не сомневаюсь. Мне кажется, я видел это еще ребенком: у него всегда было сломленное выражение лица. Он вообще был меланхоликом. Он определенно понимал, что натворил. Конечно, многое он пытался вытеснить из памяти, придумывал разного рода оправдания, пытался переложить ответственность на других. Но где-то глубоко внутри он осознавал масштабы своей ответственности, от которой никуда не деться. Насколько я понимаю, до самого конца он оставался убежденным сторонником национал-социализма. Просто в какой-то момент, уже на завершающей стадии войны, он понял, что ком проблем нарастает, и пытался как-то повлиять на оценку своей роли, пытался выставить себя в лучшем свете, ну а после войны – тем более.

Мориц заметил – без камеры, – что внутри семьи потомки Шпеера разделились на два лагеря:

– Есть и такие, кто за деда и за нацизм, – произнес он тихо, – но с ними я не общаюсь. Да и они сами не горят желанием, учитывая, что я, моя мать, мой дядя Альберт Шпеер – младший и некоторые другие родственники не делаем из деда мученика, жертву и чистой воды технократа…

Карл-Отто Заур и Гитлер

Карл-Отто Заур с семьей, Клаус в центре, 1952 год

Клаус Заур с женой Лило и Татьяной

Геринг, Гитлер и Шпеер на прогулке, 1943 год

На Нюрнбергском процессе, 1946 год

Шпеер с семьей после выхода из тюрьмы

Внук Альберта Шпеера Мориц Шрамм

Эпилог

Потомки детей высокопоставленных нацистов, наверное, до конца своих дней так и останутся разобщенными. Они внимательно, почти ревниво, даже зная друг друга лишь заочно, следят за тем, кто какую книгу выпустил про отца, деда, прадеда. Кто дал интервью или напечатал статью в журнале. Все они очень разные. Многие из них – приятные, глубокие, образованные люди. Но всех их, как мне кажется, объединяет, помимо принадлежности к условному клану потомков крупных нацистов, тщеславие, что заставляет их снова и снова либо восхищаться своими предками, либо ругать их – до последнего вздоха. Равнодушных, по крайней мере среди людей, с которыми встречалась я, нет.

Нельзя сказать, что их отношение к отцам продиктовано исключительно близостью этих отцов к Гитлеру и участию в преступлениях. Дочь рейхсмаршала Германа Геринга восхищается не столько тем, что ее родитель был вторым человеком в государстве, сколько тем, что он, прежде всего, был любящим отцом. Никлас Франк ненавидит своего отца в том числе и потому, что тот не дарил ему заботы и любви, а не только из-за того, что на совести гауляйтера Польши несколько миллионов жизней. Прав Клаус Заур, когда мимоходом замечает, что гитлеровский режим, как правило, яростно обличают те потомки высокопоставленных нацистов, кто не ощутил родительской любви и ласки. И мне понятно, что он имеет в виду. Многие «дети Третьего рейха» не могут отделить образ своего отца от фигуры высокопоставленного гитлеровского чиновника, а следовательно, не могут быть объективны в отношении своих родителей.

Книга эта тоже максимально субъективна – более того, я и не хотела посягать на объективность, а потому часто цитировала именно те источники, которые нельзя считать документами или научными работами историков (отсюда и «Нюрнбергские интервью» психиатра Леона Голденсона, и «Нюрнбергский дневник» психолога Густава Гилберта). Но главное – мне хотелось, помимо всего прочего, увидеть высокопоставленных деятелей Третьего рейха глазами их детей.

Я намеренно старалась уберечь читателя от дидактики и глобальных выводов, а писала лишь о том, что наблюдала своими глазами: о собственных впечатлениях от интересных знакомств, а впечатления эти тоже наверняка не всегда объективны.

Книга эта, наверное, в меньшей степени про общую историю, которая, однако, неизменно составляет фон повествований, включенных в нее. Но она не только про потомков известных нацистов. Она – про отцов и детей. Про каждого из нас. Про страны и политические режимы. Про героев и антигероев. Здесь так много пластов, что теперь я понимаю: стоит в двух словах подвести итоги, и это будет слишком примитивно. Вся эта многопластовость темы – не моя заслуга как автора. Это заслуга прежде всего материала, который лег в основу книги. Материала бездонного, в котором каждый найдет для себя то, что хочет.

Пожалуй, я была бы рада, если бы книгу эту можно было посчитать «субъективным документом», потому что «дети Третьего рейха», которых вы встретили на ее страницах, тоже скоро уйдут в силу их преклонного возраста, но здесь, в этих строчках, они останутся навсегда – на случай, если кому-то будет важен их опыт.