Дети Третьего рейха - [221]

Хильде Шрамм, как и ее старший брат, призналась, что всё, что можно было сказать про родителя, уже сказано – и детьми, и им самим, благо Шпеер, получивший на Нюрнбергском процессе двадцать лет тюрьмы, отсидел их от звонка до звонка в Шпандау, где и начал делать наброски к своим будущим мемуарам. Он прожил до 76 лет и скончался в 1981 году.

– Но я думаю, что вы можете пообщаться с моим сыном Морицем, – предложила госпожа Шрамм, – он, наверное, единственный из всей нашей большой семьи еще не имел дела с прессой.

– Дед на моей памяти действительно всегда находился в окружении журналистов. – Вспоминает внук Шпеера Мориц Шрамм, с которым мы встретились в Дании, где он постоянно живет. – Когда опубликовали мемуары деда, они сразу стали бестселлером. Об этом стали писать СМИ, и скрывать что-либо было невозможно. Да дед и не собирался ничего замалчивать, наоборот, он хотел публично во всем разобраться, сделать какие-то выводы для себя. Поэтому для нас, детей и внуков, это никогда не было тайной.

В конце семидесятых проводились очень серьезные исследования в отношении роли моего деда в истории Третьего рейха. В семье мы не обсуждали детально тезисы исследователей, а попросту следили за развитием событий, гадали, согласится ли дед на следующее интервью после того, что о нем рассказали или написали. Но дед никогда не отказывал. Случалось даже, что во время нашего пребывания у него в гостях в Западной Германии приходили съемочные группы и брали у деда интервью. Всё ли из того, что он говорил, было правильным, – это уже другой вопрос. Я не хочу сказать, что он всегда был честен, нет, было много неправды. Но всё-таки очень важно, что преступник, очевидец выбирает позицию открытости, а не умолчания. Несмотря на половинчатые ответы, оправдания, его позиция открытости достойна уважения.

Конечно, он не всех подпускал к себе. Он как бы выстроил себе большой дом, стены которого были призваны защищать его, избирательно подходил к обсуждаемым вопросам, пытался представить себя положительной фигурой. В Западной Германии многим это нравилось – были же, мол, и «хорошие» нацисты. Часть немецкого населения, особенно интеллигенция, хотела этого, приглашала его выступить. И ему это нравилось, там он мог действительно представить свою роль в позитивном свете. Конечно, такие аспекты подлежат осуждению.

Когда Альберт Шпеер умер, Морицу было одиннадцать лет. Сейчас Мориц взрослый человек, под сорок, с редеющими волосами и лицом, на котором нет-нет да проскользнет улыбка деда. В Дании он впервые оказался, когда еще учился в институте, – приехал по обмену и познакомился со своей будущей женой-датчанкой. Живет он в двухэтажном домике в тихом районе Копенгагена. У Шрамма подрастает маленький сын. И больше всего Морица беспокоит то, что и в сыне, и в нем самом проявятся гены деда:

– Что касается моего деда, то, конечно, я задавал себе вопрос, какие черты характера у нас совпадают. Это обусловлено еще и тем, что ребенком я очень ценил его, очень любил. И от этого становится еще печальнее, когда ты осознаешь, что человек, которого ты любил, мог совершать такие поступки. Невольно спрашиваешь и себя, а способен ли ты на такое? Было бы намного проще, если бы он был неким страшным монстром для меня. Тогда можно было бы оставить все эти попытки, разобраться в причинах, оставить все эти почему. Дед стремился сделать карьеру. И когда речь идет о моей карьере, я всегда поступаю осторожно, пытаюсь не допустить, чтобы моя карьера делалась за счет или в ущерб другим, иначе можно очень далеко зайти. Для себя я решил, что там, где мне кажется, может таиться опасность, я предпочитаю делать шаг назад, например, отказаться от повышения в карьере, если мне кажется, что тем самым я поступлю против моих идеалов, предам их. Бывает, что я именно так и поступаю, вполне возможно даже, что слишком часто.

Мориц Шрамм – адъюнкт-профессор в Институте изучения культуры при Университете Южной Дании. Он прекрасно знает историю Германии и Дании, опираясь на нее в своей работе по изучению немецкой и датской литературы ХХ–ХХI веков.

– В одной из датских газет я пишу критические статьи по литературе, рецензии. На датском. Датские СМИ приглашают меня выступить с оценкой ситуации в Германии. В этом случае, конечно, возникает вопрос о собственной позиции, в том числе с учетом семейной истории. Для Дании внук Альберта Шпеера – что-то особенное, то есть не столь обыденная вещь, как для Германии. Это и хорошо. С другой стороны, когда я пишу статьи по литературе, классический гуманизм, обусловленный отчасти моей семейной историей, сказывается и здесь. При этом я не хотел бы, чтобы всё сводилось к тому, что я внук Альберта Шпеера. Это не всегда просто. Но пока проблем практически не было.

Бывали случаи, когда коллеги заводили со мной разговоры об архитектуре Альберта Шпеера – младшего и старшего, не зная, что я их близкий родственник. И когда ты вдруг говоришь, что прекрасно разбираешься в работах Шпеера-старшего, что ты знал его, что это твой дед, возникают интересные моменты. Было бы неправильно умалчивать об этом. Получается, что ты злоупотребляешь доверием своих коллег. Но с другой стороны, во время разговора неожиданно вставить «а кстати, я как раз…» тоже не всегда получается. Да и собеседник не всегда знает, как к этому отнестись. Однажды я рассказал про деда своему коллеге. Он был потрясен. И опять возникает дилемма – с одной стороны, молчать об этом нельзя, с другой – не стоит кричать об этом на каждом углу.