— Ну все, мальчик, не плачь, все хорошо. Теперь ты мой сын…
— Что ты натворил, сожри тебя глубины?!
Он вздрогнул и повернул голову: в начале коридора, сразу за поворотом, стоял отец.
— Она требовала плату за молчание… — пробормотал Андио. — А потом бы требовала еще и еще…
— Какое еще молчание?
— Ну… это мой найденыш, — он вытянул руки, показывая младенца.
— Вижу, не слепой. Тряпки грязные, твоего бы в такое не закутали.
— А моего нет… Уже нет. Он родился мертвым…
— Анди… — ахнул отец и приблизился, положил ладонь ему на затылок. — Мне жаль.
— Мне тоже. Теперь он, — Андио кивнул на ребенка, — мой сын. Иначе Итсуль не выдержит — тронется умом.
Нердри Каммейра пожевал губами, наморщил лоб, будто в раздумьях, и наконец сказал:
— Где же твой настоящий сын?
— Там… В бочке с кислым молоком, — сказав это, он едва сдержал слезы. А может, и не сдержал, потому что на лице отца отразилось сочувствие.
— Ну-ну, успокойся. Нашел себе нового сына — о прежнем забудь. Сейчас об ином нужно подумать.
Нердри Каммейра затащил его в ближайшую от родильных покоев пустующую комнату.
— Положи дитенка сюда.
Он указал на подушку у стены и вышел, но скоро вернулся, волоча за собой тело повитухи.
— Ну вот. До ночи полежит здесь, потом отвезем подальше в степь и зароем. И твоего… мертвого младенца тоже зароем.
— Так ты мне поможешь? — спросил Андио.
— А я, по-твоему, что сейчас делаю? Ты же не в себе: не будет меня — натворишь глупостей. Я хоть присмотрю за тобой… А теперь закутай мальца во что-нибудь… — Нердри Каммейра заозирался и нахмурился. — Ладно, оставайся здесь. Я сейчас принесу какие-нибудь шелка…
— Спасибо, — Андио и впрямь был благодарен, как никогда. — Я перед тобой в неоплатном долгу!
— О нет! Ты заплатишь, — каудихо приподнял брови. — Раз выдаешь отпрыска презренных верийцев за талмерида, ты должен заплатить. Когда этот… Когда мальчик вырастет, расскажешь ему, кто он, расскажешь, что ты и наши с тобой люди погубили его настоящих родителей. И пусть он делает выбор. Потому что, сын, обманывать можно, но не всех и сразу… Ты же решил солгать и талмеридам, и жене, и этому младенцу, и… духам.
— Ладно! Ладно, я все сделаю!
— Клянись перьями Ворона.
— Клянусь! — воскликнул Андио.
Все что угодно, лишь бы Итсуль была счастлива!
* * *
Виэльди молчал, пытаясь осознать услышанное. Конечно, Андио Каммейра поведал явно не все, однако многое открыл: и что взял младенца, подивившись его удаче, и что пришлось подменить им собственного, мертворожденного, сына. Зато утаил, как умудрился скрыть это и от своих людей, и от повитухи. Наверняка не обошлось без угроз или, что вероятнее, убийств. Ну, зато теперь понятно, почему именно он — Виэльди, отпрыск верийцев — стал сыном каудихо…
— Кто дал мне имя? — отчего это интересует, неясно: праздное любопытство, не иначе.
— Мать… Твоя названная мать, — каудихо провел рукой по затылку, почесал лоб. — Я хотел назвать тебя в честь своего деда: Ондри. Но твоя мать… Итсуль… она была чужачкой, ей не очень нравились талмеридские имена, даже мое. Только «Виэльди» нравилось. Она попросила, я не смог отказать.
— А «Данеска» ей нравилось?
— Когда она тебя родила… то есть думала, что родила, то наконец почувствовала себя своей… талмеридкой. Она не возражала, чтобы я выбрал имя твоей сестре.
— Она мне не сестра!
Андио Каммейра поджал губы, хмыкнул и бросил:
— Пусть так. Но твоя очередь отвечать на вопросы: давно у вас… это? У тебя и Данески?
— А я давно вернулся?
— Отвечаешь вопросом на вопрос? Ладно… Спрошу яснее: когда? Когда это случилось впервые?
Можно солгать, но есть ли в этом смысл? Пусть не положено открывать то, что было на празднестве: кто видел, тот видел, кто знает, тот знает, — но Андио Каммейра все же каудихо…
— В тот раз ты угадал: Данеска была на Празднике-Середины-Лета, и на ней были красные бусины…
Не-отец изогнул брови, затем наморщил лоб.
— А ты… победил в состязаниях?
— Ну да…
— Бедные мои дети, — каудихо покачал головой. — Мне жаль, что так вышло… Мне вас очень жаль.
Андио Каммейра выглядел таким огорченным, что Виэльди почти поверил в его искренность и воскликнул:
— Так отдай мне Данеску! Она не сестра мне, зато ты почти мой отец. — Он вскочил с дивана. — Неужели ты не хочешь нам счастья?
Каудихо тоже встал и прищурился.
— Счастья? Думаешь, оно у вас будет? Подумай головой, — он постучал себя по лбу, — а не тем, что между ног болтается. Даже если я на это соглашусь — а я не соглашусь! — то кто из талмеридов поверит, будто ты и Данеска не брат и сестра? Никто! А обряд крови… он нужен только твоему деду. Мне бы хватило и того, чтобы ты на словах признал себя моим сыном.
— Меня не волнуют талмериды! — огрызнулся Виэльди.
Каудихо приблизился и сжал его плечо.
— Не волнуют? А кто тогда тебя волнует? Верийцы? Вряд ли. Данеска? Нет. Иначе ты подумал бы и о ней, а не только о собственной похоти — ну или как ты там это называешь? Но ты ни о ком не думал и не думаешь, кроме себя! Ладно, тебе нет дела до судеб талмеридов, до моей судьбы, но об участи Данески ты хоть на миг задумался? Что ее ждет рядом с тобой? Ответь!
— Она не будет бедствовать!
— Да. Верю. Но разве сытость — это все, что нужно людям? Я уже говорил: даже если я соглашусь — а я не соглашусь, — вы все равно станете изгоями. Люди начнут вас избегать, злословить за спиной… А если уйдете в другие земли, то станете там никем, чужаками.
